Большая книга стихов - [30]

Был сигнал.

Предлагаю: ночью созвать отряд,

Вам, товарищ майор, осветить обстановку

И расстрелять Помазана перед строем.

— Слушай, Обносов, — лениво сказал Заднепрук,

С присвистом воздвигая в три яруса брань, —

Потом разберемся. Дай выйдем к своим.

Надоел ты, Обносов. Надоел. Ей-богу, надоел.

А нужен ты армии, чего скрывать,

Как седлу переменный ток.

— Что вы такое говорите, — вскричал Обносов

И онемел, и лишь губы дрожали,

И оживали бледно-голубые глаза —

Кукольные стекляшки базарной выделки,

И его широкое, белое, как тесто, лицо

Впервые — или тебе так показалось? —

Исказилось разумной, человеческой болью.

— Седлу — переменный ток… Что вы без меня?

Трусы, изменники Родины, дезертиры.

А вы, наш командир? "За недостатком улик", —

А все же была пятьдесят восьмая статья,

Пункт одиннадцать, кажется?

Окружение? Не случайно!

А в моем-то сейфе — знамя дивизии,

Круглая печать, товарищ майор.

Со мной вы кто? Военная часть.

А кто без меня? Горько слушать,

Не заслужил, товарищ майор.

Говорю вам не как командиру отряда,

А как коммунист коммунисту.

— Не паникуй, Обносов, — сказал Заднепрук,

Сказал негромко, миролюбиво,

Но ты заметил, что и его можно смутить.

— Политически я отстал за четыре года,

Да и частота речи у меня слаба.

Не расстраивайся, Помазана расстреляем. —

А когда Обносов покинул шалашик,

В котором вы прятались от чужеземцев,

Острыми глазками впился в тебя Заднепрук:

— Слушай, тебе Помазан — дружок?

Вроде вы ездили вместе в тот, в Краснодар?

Ты с ним потолкуй, понял?

И ты потолковал с Помазаном.

Ты ему все рассказал и сказал: — Беги, —

Грязные, обовшивевшие,

Вы лежали рядом в зеленой кукурузе,

Поднявшей над вами листья-булаты.

Сверху припекало раннее солнце,

А голодному брюху было мокро от земли.

И ты узнал,

Что Помазан — не Помазан, а Терешко.

Что их семья — семиреченские хохлы,

Что отец у них был экоономически сильный,

Вот и выслали их в тридцатом году,

Как класс,

И поселили на конечной станции

Одноколейной степной ветки,

На станции Дивное, — не знаешь?

Отсюда недалеко.

В этих безводных, суховейных местах

Так были названы все населенные пункты:

Дивное, Приютное, Изобильное, —

И повсюду комендатура.

Из Петровского один раз в день

Поезд подкатывался к платформе,

Как змея к воротам концентрационного рая,

Но с добрым шипением пара.

И все, —

А между ними и он, тринадцатилетний,

С запаршивевшей головой и выпученным животом, —

Кто с какою посудой

Бежали к паровозу, к вагонам, чтобы набрать воды,

А из самого хорошего вагона

Капала самая плохая вода,

Но пили и ту, сортирную воду.

Умерли мать, и братик, и две сестры.

И так же, как ты сейчас Помазану,

Отец сказал ему: "Беги,

Беги, сынок, пока не подох". —

И он убежал, убежал далеко.

А когда овладел профессией,

И зарегистрировался с одной официанткой,

И принял ее фамилию,

И бросил, конечно, жену,

Он подался ближе к степным местам,

Устроился шофером в Сарепте,

Давал газ.

Там его и в партию приняли:

Шутка ли, непьющий шофер!

А к тому же — безответный, старательный,

Техническая голова,

А если и делал левые ездки,

То делился с диспетчером без скандалов,

По-хозяйственному…

А когда уже из дивизии

Отправили вас за машинами в Краснодар,

Он привел тебя и дружков-водителей,

Не куда-нибудь, а в дом своего отца,

Женатого теперь на худой, высокой баптистке,

Тихой, как тень,

Тоже когда-то высланной, тоже из Дивного.

И новые дети родились у отца,

В новом, чужом для Помазана доме,

И отец работает кладовщиком

На складе торга, — соображаешь?

И опять он экономически сильный.

Но ты не видел, когда спал на веранде,

Как ночью он будил Помазана,

Седой, но все еще, как парубок, чернобровый,

Ставил на стол четверть первача

И пьяный, — сын-то не пил, — просил и плакал шепотом:

"Пей, сыночек мой Степа,

Приехал все-таки к старому батьке в гости", —

А Степой звали того, умершего братика.

…Вечером случилось вот что:

Один из бойцов подполз к кошаре

(А ползал, черт, с километр, не меньше!)

И выкрал овцу.

Да какое — выкрал, кто их теперь стерег!

Вы обрадовались и — была не была —

Разожгли небольшой костер.

Как хорошо было свежее мясо

Заедать арбузом, сорванным на бахче!

Во время этого пира

Ты шепнул Заднепруку: — Порядок, —

А Заднепрук тебе сказал: — Дурак, —

И кончиком сабли

Поднес ко рту кусок мяса,

И ты понял, что Обносов за тобою следит.

Ночью вы пошли на восток.

А где он, восток, в ночной степи,

На плоской окраине материка,

Куда нахлынули тьмы тём

Чужих солдат и своих бед, —

Об этом знал один Заднепрук.

Издалека долетал собачий лай

И казался не очень опасным.

Из более далекого далека долетали

Повелительные наклонения немецких глаголов,

И это казалось вам более опасным.

Но самым опасным было то,

Что двигалось близко, рядом с вами,

Вокруг вас и внутри вас,

И две опасности,

Далекая и самая близкая,

Сливались и становились страхом.

Вы шли, узнавая друг друга по дыханью.

Сержант Ларичев и коновод Обносова,

Меняясь, несли сейф на своих плечах,

То и дело останавливаясь

И озираясь в недружелюбной тьме.

Огромная ночь, смежив усталые веки,

Бормотала о чем-то в больном сне

И вдруг, просыпаясь, вскрикивала в испуге, —

Господи, что же это за крик?

Утром оказалось, что вас двадцать два:

Нет Обносова и Помазана.

— С фронтовым приветом, — позавидовал кто-то,

А Ларичев, сержант их 313-го,