Большая книга стихов - [28]

Даже самого малого племени?

Но что ты об этом знаешь, техник-интендант?

Ты недвижен, а время уносит тебя, как река.

Ты останешься жить, ты будешь стоять,

Не так, как теперь, в безумии бегства,

А в напряженном деловом ожидании,

Сырым, грязным, зимним утром

На сгоревшей станции под Сталинградом.

Ты увидишь непонятный состав, конвойных.

Из узкого, тюремного окна теплушки,

Остановившейся против крана с кипятком,

На тебя посмотрят косого разреза глаза,

Цвета подточенной напильником стали.

Такими глазами смотрят породистые кони,

Когда их в трехтонках, за ненадобностью,

Увозят на мясокомбинат,

Такими глазами смотрит сама печаль земли,

Бесконечная, как время

Или как степь.

Быть может, это смотрит сестра Церена,

Образованная Нина Пюрбеева,

Всегда аккуратная учительница,

Такая длиннокосая и такая тоненькая,

С твердыми понятиями о любви,

О синтаксисе, о культурности.

В ее чемодане, —

А им разрешили взять

По одному чемодану на человека —

Справка о геройской звезде

Посмертно награжденного брата,

Книга народного, буддийского эпоса,

Иллюстрированная знаменитым русским художником,

Кое-что из белья и одежды,

Пачка плиточного чая

И ни кусочка хлеба, чтобы обмануть голодный желудок,

Ни травинки, ни суслика,

А бывало,

Покойные родители и суслика бросали в казан.

В той же самой теплушке —

Круглая, крепкая, с налитыми ягодицами —

Золотозубая Тегряш Бимбаева,

Еще недавно видный профсоюзный деятель,

Мать четырех детей и жена предателя,

Полицая, удравшего вместе с немцами.

Она-то понимала, что ее непременно вышлют,

Она-то к этому заранее подготовилась,

В ее пяти чемоданах полно союзнических консервов,

Есть колбаса, есть концентраты.

От всего сердца

Она предлагает одну банку своей подруге,

Она предлагает одну банку сестре героя,

Но та не берет.

— Бери! Бери! — кричат старухи, —

Мы же одного племени, одной крови! —

Но та не берет.

— Бери! Бери! — кричат плоскогрудые молодые женщины, —

Разве она отвечает за мужа?

Что же ты стоишь, техник-интендант?

(Впрочем, ты уже будешь тогда капитаном.)

Видишь ты эту теплушку?

Слышишь ты эти крики?

Останови состав с высланным племенем:

Поголовная смерть одного, даже малого племени,

Есть бесславный конец всего человечества!

Останови состав, останови!

Иначе — ты виноват, ты, ты, ты виноват!

— Алё! Ты сказился? Хочешь к немцу попасть?

Только тебя он и ждал!

А ну, залезай в машину, вот в эту! —

С присвистом, сверху, с коня,

Среди вращающейся травы и всеобщего бегства,

Приказывает тебе майор Заднепрук,

Чей полк рассыпался, как песок,

Степной песок.

И вот уже ты в машине редакции

И стукаешься козырьком о рычаг "американки".

Наборщики, пожилые солдаты,

Придерживают подпрыгивающие в кассе буквы.

Оказывается, водитель машины — Помазан.

Машина тоже пускается в бегство,

И в оконце, прорезанном в черном брезенте,

На мгновенье возникает скачущий Заднепрук,

По-командирски размахивающий свободной рукою,

А в ложбинке под красноталом —

Безропотно заснувший последним сном

Трехмесячный жеребенок: наверно, тот самый,

Что на заре выходил на цыпочках из Дона.

5

Помазан об этом еще ничего не знает,

Он еще с тобою в командировке,

Он еще рядом храпит на веранде,

В доме у каких-то своих родичей,

Еще, как уголь, черна весенняя ночь,

Еще ты усмехаешься,

Вспоминая, как давеча сказал Заднепрук:

"Личной жизни совершенно не имею",

Еще ты надеешься

На приятное приключение в Краснодаре,

А перед тобой уже начинает светиться

Измученное, молодое лицо,

Ставшее прекрасным от боли разлуки,

Запретные слезы в длинных глазах,

Волосы до плеч, дрожащие руки

И глупые, вечные слова…

Это было в конце обманного марта,

Когда в тяжелом от влаги и холода воздухе

Внезапно рождаются дуновенья

Отчаянного, по-молодому резкого тепла,

Когда в широких, как озера, лужах

Отражаются, подобные майе индусов,

Призрачные небесные чертоги,

Сработанные из червонного золота степных марев.

Только что заново сформировавшись

После одного из зимних рейдов, —

У конников, как известно, мотыльковая жизнь, —

Ваша дивизия,

Чем-то напоминая племя в пору перекочевки,

Снова двинулась всем хозяйством

Поближе к огню войны.

Ты с квартирьерами был отправлен вперед.

В станице, где приказано было отдохнуть

Людскому и конному составу

(А сколько дней — об этом знало начальство),

Как всегда умело выбраны были дома:

В школе разместили штаб и политотдел,

Дом директора школы,

Женщины содержательной, чистоплотной,

В очках и серьгах с подвесками,

Предназначен был комиссару Курцу,

Дом председателя колхоза, уютный дом,

Полный солений, варений и настоек, —

Вашему командиру-полковнику,

Особиста Обносова поместили

В доме партийного секретаря,

Начальнику штаба,

От которого зависит все на свете

(На том и на этом),

Отвели помещение у докторши…

А ты, верхом на кобылке Бирюзе,

Медленно, как охотник, двигаясь по станичному порядку,

Увидел в окошке лицо,

Которое ты не можешь забыть,

Но разве ты знал тогда, что его не забудешь?

Когда ты привязал Бирюзу к коновязи,

Когда открыл тебе двери шестилетний Сашка,

Светлоголовый, в бязевой рубашке навыпуск,

Когда ты вошел в давно нетопленное, чистое зало,

Когда ты увидел молодое, смуглое, немного цыганское лицо,

Когда ты увидел эти длинные, черные глаза,

Блестящие от ожидания и стыда,

От уверенности и смятения,