Большая книга стихов - [26]

Занесенный в кубанский совхоз,

Он тоже стоит и без злобы глядит на тебя,

Хотя и насупил свои ассирийские брови.

И вдруг тебе не свойственным провидящим взором,

Быть может, заимствованным

У того человека с глазами Исайи,

Видишь ты лето, грядущее, близкое лето.

Вашей дивизии разрозненные отряды,

Кто на конях, кто пешком, потеряв друг друга,

Мечутся между Сальском и Армавиром.

Черная степь. Лунный серп висит над бахчами,

И кажется, будто на нем — капельки крови.

Все взбудоражены, заснуть в эту ночь не хотят

Ящерицы и цикады, листья и птицы,

И говорят, говорят о войне людей,

Но сами люди молчат, люди — и лошади.

Где-то вдали мелькают какие-то пули, —

Иль то огоньки цигарок? Падучие звезды?

Конников скудную горсть возглавляет калмык —

Толстый от старости кривоногий полковник

С глиняным гладким лицом,

Добрый вояка, герой гражданской войны.

Все ему надоело: безостановочный драп,

Ночи без сна, невозможность сойтись в рукопашной

С колдовским могуществом немцев, длинная служба

С медленным ядом обид, и Курц, комиссар,

Эрудированный товарищ, но жуткий стукач…

— Пан офицер! Панове! Куда вы? Тут немцы! —

Кричит верховой, внезапно возникший из тьмы

И лунным серпом отрезанный от нее.

Он босиком, в ватных штанах и в майке,

Лошадь под ним без седла, в руке — ремешок.

В мире, где головы

Прикрыты военной мощью пропотевших пилоток,

Лысина его — как обнаженное бессилье.

"Пан офицер!" — передразнивает полковник,

И голос его обретает хриплую властность.

— Рубайте его, это немец! — Полковник не знает,

Что снова чумным дыханьем тотального вихря

Подхватило твоего знакомца из Краснодара

Вместе с его совхозом, с его смятеньем,

Но многоопытный Курц разобрался, к счастью,

И чуточку нервно шутит: — Если бы немцы были такими!

Это же наш, бердичевский!

Скоро ль конец?

Долго ли будет метаться в южной степи

С овцами-рамбулье адвокат из Варшавы?

Схватят его, превратят в золу?

Или ему иная назначена гибель?

Конников горстка встретится ль с горсткой другой?

Старый калмык, полковник с глиняным ликом божка,

Четверть столеться прослуживший в строю,

Бывший фельфебелем еще при Керенском, —

Что он, полковник, смыслит в этой войне?

Будет он храбро, хитро, умело сражаться

И непременно вырвется из окруженья,

Но для чего?

Чтобы в ночь под новый, сорок четвертый год

Весь его древний народ выселен был из степи?

Техник-интендант, ах, техник-интендант,

Ничего-то еще ты не понял, ничего ты в мире не видел,

Кроме себя самого!

2

Ты садишься на скамейке в тенистом сквере —

И весьма неудачно: по этой аллее

Все время выходят из штаба фронта

Большие начальники, а у них за спиной —

Позорное, быстрое бегство из Крыма,

Поэтому они особенно жизнелюбивы,

Щеголеваты и деловито-важны.

К тому же тебя немного смущают

Увенчанные шестимесячной завивкой

Разбитные сержанты-девахи в платьях,

Сшитых в генеральских пошивочных.

— Здорово, техник-интендант, загораешь?

До вас обращаюсь, братья и сестры мои!

Ты поднимешь голову и видишь Заднепрука —

Сорокалетнего старшего лейтенанта,

Который в твоей кавалерийской дивизии

Давно болтается без назначенья.

Коричневые щеки, живые, острые глазки,

Вывороченная, от старого раненья, верхняя губа,

Жесткие, под бобрик стриженные волосы,

Посыпанные серой солью соликамского лагеря,

Плечи — как печь, облитые голубой венгеркой,

На колоколе-груди — единственная награда:

Новенькая медаль "ХХ лет РККА".

— Здесь, в городу, одна работа:

Укладка дыма, трамбовка воздуха.

Ты в командировке? Само собой! —

Отвечает он за тебя и садится рядом.

Слова из его изуродованного рта

Выскакивают, как пули, с присвистом резким.

— Был я на парткомиссии фронта —

Восстановили. Честь и совесть эпохи.

Думаешь, просто? С главным добился беседы,

Он меня сразу вспомнил, по Первой Конной.

"Сам, говорит, ожидал, что башку мне снимут

Или отправят в последний рейд, как тебя,

Чистить подковы медведям.

Сталин великий, бывало, покличет меня и Оку, —

Учти — маршала и генерал-полковника, —

Мы перед ним вдвоем поем и танцуем:

Хоть не артисты, а все же верные люди,

Но в голове, понимаешь, другие танцы…

Баба есть? Ничего, заведешь медицинскую.

Ты поезжай, получишь майора и полк!"

Ехать-то надо, но пару деньков отдохну:

Личной жизни совершенно не имею.

Слушай, дай мне пятьсот рублей!

И вы расстаетесь, еще не зная,

Что будете скоро нужны друг другу,

И ты, счастливый блаженным счастьем безделья

И чувством, что всю неделю никому не подвластен,

Спускаешься по улице, вечерней, весенней,

Безо всякой цели, мимо лодочной станции,

К печально ревущей Кубани.

Кажется, будто под нею кузнечный горн,

Так шумно она бурлит.

Кажется, будто вся земля — ее кровник,

Так она грозно и яростно рвется на берег.

Ты смотришь с обрыва, — и река тебя кружит, как время,

А время бежит, как бешеная река,

Не поймешь по верховьям, каковы низины.

Ты еще здесь, где весна, а время твое — впереди,

Время твое в степи, в июльской степи,

Окруженной врагом.

3

Что же ты видишь на дне времени бурной реки?

Что же ты видишь из щелей НП,

Куда ты направлен начальником штаба?

Займище, донские луга,

Лес на бугре, полосу воды,

Из которой, как пьяные, вылезают деревья,

А рядом с ними — трехмесячный жеребенок

Выходит, будто на цыпочках,

Прижимая мордочку к бабкам…

В окопе, к сыпучей стене,