Большая книга стихов - [24]

С промшенной узостью пазов.

В закусочных, в дыханье ветра шалом,

Здесь всюду пахнет вором и шакалом,

Здесь раскулаченных ковчег,

Здесь всюду пахнет лагерной похлебкой,

И кажется: кандальною заклепкой

Приклепан к смерти человек.

Есть что-то страшное в скороговорке,

Есть что-то милое в твоей махорке,

Чалдон, пропойца, острослов.

Я познакомился с твоим оскалом,

С больным, блестящим взглядом, с пятипалым

Огнем твоих лесных костров.

Мы едем в "газике" твоей тайгою,

Звериной, гнусной, топкою, грибною,

Где жуть берет от красоты,

Где колокольцы жеребят унылы,

Где странны безымянные могилы

И ладной выделки кресты.

Вдруг степь откроется, как на Кавказе,

Но вольность не живет в ее рассказе.

Здесь все четыре стороны —

Четыре севера, четыре зоны,

Четыре бездны, где гниют законы,

Четыре каторжных стены.

Мне кажется, надев свой рваный ватник,

Бредет фарцовщик или медвежатник —

Расконвоированный день,

А сверху небо, как глаза конвоя,

Грозит недвижной, жесткой синевою

Голодных русских деревень.

Бывал ли ты на месте оцепленья,

Где так робка сосны душа оленья,

Где "Дружба", круглая пила,

Отцов семейств, бродяг и душегубов

Сравняла, превратила в лесорубов

И на правеж в тайгу свела?

Давно ли по лесам забушевала

Повальная болезнь лесоповала?

Давно ли топора удар

Слывет высокой мудрости мудрее,

И валятся деревья, как евреи,

А каждый ров — как Бабий Яр?

Ты видел ли палаческое дело?

Как лиственницы радостное тело

Срубив, заставили упасть?

Ты видел ли, как гордо гибнут пихты?

Скажи мне — так же, как они, затих ты,

Убийц не снизойдя проклясть?

Ты видел ли движенье самосплава —

Растения поруганное право?

Враждуем с племенем лесным,

Чтоб делать книжки? Лагерные вышки?

Газовням, что ли, надобны дровишки?

Зачем деревья мы казним?

Зато и мстят они безумной власти!

Мы из-за них распались на две части,

И вора охраняет вор.

Нам, жалкому сообществу страданья,

Ты скоро ль скажешь слово оправданья,

Тайга, зеленый прокурор?

1962

МОЛДАВСКИЙ ЯЗЫК

Степь шумит, приближаясь к ночлегу,

Загоняя закат за курган,

И тяжелую тащит телегу

Ломовая латынь молдаван.

Слышишь медных глаголов дрожанье?

Это римские речи звучат.

Сотворили-то их каторжане,

А не гордый и грозный сенат.

Отгремел, отблистал Капитолий,

И не стало победных святынь,

Только ветер днестровских раздолий

Ломовую гоняет латынь.

Точно так же блатная музыка,

Со словесной порвав чистотой,

Сочиняется вольно и дико

В стане варваров за Воркутой.

За последнюю ложку баланды,

За окурок от чьих-то щедрот

Представителям каторжной банды

Политический что-то поет.

Он поет, этот новый Овидий,

Гениальный болтун-чародей,

О бессмысленном апартеиде

В резервацьи воров и блядей.

Что мы знаем, поющие в бездне,

О грядущем своем далеке?

Будут изданы речи и песни

На когда-то блатном языке.

Ах, Господь, я прочел твою книгу,

И недаром теперь мне дано

На рассвете доесть мамалыгу

И допить молодое вино.

1962

СУЯЗОВ Баллада

Суязову сказано: "Сделай доклад", —

А волость глухая, крестьяне галдят.

В газетах тревога: подходит Колчак,

И рядышком где-то бандитский очаг.

Суязов напорист, Суязов горяч,

Суязову нравится жгучий первач.

Собрал мужиков, чтобы сделать доклад,

Но смотрит — одни лишь бандиты сидят.

Бандиты в лаптях, в армяках, в зипунах

Двоятся в глазах и троятся в глазах!

Он выхватил свой полномочный наган,

Убил четырех бородатых крестьян.

К Суязову вызвали сразу врача, —

Ударил в очкарика дух первача.

В те годы своих не сажали в тюрьму.

Газеты читать запретили ему:

Видать, впечатлителен парень весьма,

От разного чтенья сойдет он с ума…

Прошло, протекло сорок сказочных лет.

Суязов с тех пор не читает газет.

На пенсию выйдя, устав от трудов,

Суязов гуляет у Чистых прудов.

1962

ЛЕЗГИНКА

Пир, предусмотренный заранее,

Идет порядком неизменным.

В селенье выехав, компания

Весельем завершает пленум.

Пальто в автобусе оставили,

Расположились за столами.

Уже глаголами прославили

То, что прославлено делами.

Уже друг друга обессмертили

В заздравных тостах эти люди.

Уже и мяса нет на вертеле,

А новое несут на блюде.

Уже, звеня, как жало узкое,

Доходит музыка до кожи.

На круг выходит гостья русская,

Вина грузинского моложе.

Простясь на миг с манерой бальною,

С разгульной жизнью в поединке,

Она ракетою глобальною

Как бы взвивается в лезгинке.

Она танцует, как бы соткана

Из тех причин, что под вагоны

Толкали мальчика Красоткина

Судьбы испытывать законы.

Танцует с вызовом мальчишечьим,

Откидываясь, пригибаясь,

И сразу двум, за нею вышедшим,

Но их не видя, улыбаясь.

Как будто хочет этой пляскою

Неведомое нам поведать

И вместе с музыкой кавказскою

Начало бытия изведать.

И все нарочное, порочное

Исчезло или позабыто,

А настоящее и прочное

Для нас и для нее раскрыто.

И на движенья грациозные

Приезжей, тонкой и прелестной,

Глядят красавицы колхозные,

Притихший сад породы местной.

1962

СТАРОСТЬ

В привокзальном чахлом скверике,

В ожидании дороги,

Открывать опять Америки,

Подводить опять итоги,

С молодым восторгом каяться,

Удивленно узнавая,

Что тебя еще касается

Всей земли печаль живая,

И дышать свободой внутренней

Тем жадней и тем поспешней,

Чем сильнее холод утренний —

Той, безмолвной, вечной, внешней.

1962

ДАО

Цепи чувств и страстей разорви,

Да не будет желанья в крови,

Уподобь свое тело стволу,

Преврати свое сердце в золу,