Большая книга стихов - [23]

Угадывал ты, счастливый,

Чуть стыдный ее смешок,

А на губах торопливый

Горел, не стихал ожог.

Студентик в пору каникул,

Не ты ли еще вчера

В душе своей жалко чирикал

О смерти, о казни добра?

Как в омут потусторонний

Смотрел ты, робкий смутьян,

На жмеринковском перроне

В глаза безумных крестьян.

Вповалку они лежали,

Ни встать, ни уйти не могли,

Прошедших времен скрижали

Клеймили их: куркули.

Но дикость хохлатского неба,

Но звезд золотой запас,

Но дикая стоимость хлеба,

Но боль обезумевших глаз

Померкли пред этой искрой

Во мраке южных ночей,

Пред этой легкой и быстрой,

Безумной любовью твоей,

С веселой, готовой пухнуть

Смуглою наготой,

С тяжелой, готовой рухнуть

Греческой красотой.

1960

КОЛЮЧЕЕ КРУЖЕВО

Там, где вьется колючее кружево

То сосной, то кустом,

Там, где прах декабриста Бестужева,

Осененный крестом,

Там, где хвоя, сверкая и мучая,

Простодушно-страшна,

Где трава ая-ганга пахучая,

Как лаванда, нежна,

Там, где больно глазам от сияния

Неземной синевы,

Где буддийских божеств изваяния

Для бурята мертвы,

Где дрожит Селенга многоводная

Дрожью северных рек,

Где погасли и Воля Народная,

И эсер, и эсдек, —

Мы великим надгробия высечем,

Мы прославим святых,

Но что скажем бесчисленным тысячам

Всяких — добрых и злых?

И какая шаманская мистика

Успокоит сердца

Там, где жутко от каждого листика,

От полета птенца.

1961

ГОРОД-СПУТНИК

Считался он раньше секретным,

Тот город вблизи наших мест.

При встрече с приютом запретным

Спешили машины в объезд,

Но после двадцатого съезда

Не надобно больше объезда.

Я в очередь, нужную массам,

Встаю у нещедрых даров.

Мне парень, торгующий мясом,

Кричит: "Израилич, здоров!"

И вполоборота: "Эй, касса,

Учти, что кончается мясо!"

Мне нравится улиц теченье —

Средь сосен глубокий разрез,

Бесовское в башнях свеченье,

Асфальт, устремившийся в лес,

И запад, огнями багримый,

И тонкие, пестрые дымы.

Люблю толстопятых мужичек

И звонкую злость в голосах,

Люблю малокровных физичек

С евфратской печалью в глазах,

Люблю офицеров запаса —

Пьянчужек рабочего класса.

Слыхал я: под тяжестью сводов,

Под зеленью этой травы —

варталы, где много заводов,

Где сколько угодно жратвы,

Где лампы сияют монистом

Механикам и программистам…

Уйдем от назойливых басен!

Поверь, что не там, под землей,

А здесь этот город прекрасен —

Не плотской красой, а иной,

Не явью, хоть зримой, но мнимой,

А жизнью покуда незримой,

Незримой, еще не созрелой,

Себе непонятной самой,

И рабской, и робкой, и смелой,

И волей моей, и тюрьмой,

И цепью моей, и запястьем,

И мраком, и смрадом, и счастьем!

1961

ЧЕЛОВЕК В ТОЛПЕ

Там, где смыкаются забвенье

И торный прах людских дорог,

Обыденный, как вдохновенье,

Страдал и говорил пророк.

Он не являл великолепья

Отверженного иль жреца,

Ни язв, ни струпьев, ни отрепья,

А просто сердце мудреца.

Он многим стал бы ненавистен,

Когда б умели различать

Прямую мощь избитых истин

И кривды круглую печать.

Но попросту не замечали

Среди всемирной суеты

Его настойчивой печали

И сумасшедшей правоты.

1961

ЧАСТУШКА

С недородами, свадьбами, плачами

Да с ночными на скромных лугах,

Вековала деревня у Пачелмы

И в давнишних, и в ближних веках.

Перемучили, переиначили

Все, что жило, росло и цвело.

Уж людей до того раскулачили,

Что в кулак животы посвело.

И — бежать! Хоть ловили на станции,

Крестный-стрелочник прятал до звезд.

Слава Богу, живем не во Франции, —

За пять тысяч очухались верст.

Где в штанах ходят бабы таджицкие,

Где на троицу жухнет трава,

Обкибитились семьи мужицкие,

И записаны все их права.

И курносые и синеглазые

Собираются в день выходной,

И на дворике веточки Азии

Плачут вместе с частушкой хмельной.

1961

КНЯЗЬ

Потомок желтых чужеземцев

И Рюриковичей родня,

Он старые повадки земцев

Сберег до нынешнего дня.

Хром, как Тимур, стучит, как дятел,

Своим мужицким костылем.

Сам не заметил, как растратил

Наследство перед Октябрем.

Он ищет счастья в шуме сучьев,

В тепле парного молока.

Ему рукою машет Тютчев,

Кивает Дант издалека.

Он говорит: "Приди Мессия,

Скажи он мне: — Ты лучше всех! —

Я прогоню его: живые,

Мы все равны, а святость — грех".

Он мне звонит, когда в журнале

Читает новый перевод:

"Дружочек, сократить нельзя ли?

Не терпит истина длиннот!"

"Петр Павлович, приятным словом

Порадуйте меня!" — "А что,

Готов порадовать: я в новом, —

Вчера купили мне пальто.

Тепло, легко, — ну, легче пуха. —

Ты важен в нем, — сказал мне внук…"

И, в трубку засмеявшись глухо,

Беседу обрывает вдруг.

1961

ПЕРВЫЙ МОРОЗ

Когда деревья леденит мороз

И круг плывет, пылая над поляной,

Когда живое существо берез

Скрипит в своей темнице деревянной,

Когда на белом, пористом снегу

Еще белее солнца отблеск ранний, —

Мне кажется, что наконец могу

Стереть не мною созданные грани,

Что я не вправе без толку тускнеть

И сердце хитрой слабостью калечить,

Что преступленье — одеревенеть,

Когда возможно все очеловечить.

1961

ДОРОГА

Лежит в кювете грязный цыганенок,

А рядом с ним, косясь на свет машин,

Стоит курчавый, вежливый ягненок

И женственный, как молодой раввин.

Горячий, ясный вечер, и дорога,

И все цветы лесные с их пыльцой,

И ты внезапно открываешь Бога

В своем родстве с цыганом и овцой.

1961

ТАЙГА

Забытые закамские соборы,

Высокие закамские заборы

И брехи ссучившихся псов,

Из дерева, недоброго, как хищник,

Дома — один тюремщик, тот барышник