И в этом она была настолько чиста, что обид не возникло. Оставив меня под капельницей, мои женщины вместе с Иваной уехали к нам домой.
Вся моя семья приняла Ивану и полюбила. Да ее и нельзя было не полюбить.
Родилась она в Сочи.
Отца не помнит. Ей говорили, что отец ее сербский моряк. От него и это странное имя.
Мать продавала мороженое возле портового пляжа, там и познакомилась с красавцем моряком. Затем родилась она. Когда корабли Югославии еще заходили в сочинский порт, отец пару раз навещал молодую маму и дочь, а потом пропал.
Мать растила ее одна и по-прежнему продавала мороженое.
Ивана пошла в школу и, познакомившись с творчеством Достоевского, вбила себе в голову идею, что у нее должен быть ребенок от этого гениального писателя. Не от него самого, конечно, а от его потомка по мужской линии.
Чтобы легче было осуществить эту мечту, она даже одно время закружила роман с одним мальчиком. Но осторожно. Только для того, чтобы лишить себя девственности. А когда это произошло, она решительно прервала этот роман и стала усердно искать достойного потомка Федора Михайловича.
На грех я оказался единственный в России еще на что-то способный потомок-мужчина, правда теоретически, в наследственной ветви гения.
И вот поэтому она очутилась здесь.
В нашей семье.
А я в – больнице.
К тому моменту как я выписался из больницы, Ивана прижилась в нашей семье. Попытку моего соблазнения все уже воспринимали со смехом, в том числе и она.
В тот вечер, когда она уже собиралась уезжать, начались события в Сербии, которые взбудоражили весь мир, а особенно ее. Американцы бомбили родину ее отца, родину ее предков.
Она прямо прилипла к телевизору.
– Они бомбят мою родину. Они убивают моего отца. Я должна быть там. Я его найду. Он может быть уже ранен. Еду туда.
Мы пытались ее удержать, успокоить, но все было бесполезно.
Она умчалась к себе в Сочи, а оттуда в Сербию.
Почему я об этом знаю? Она мне звонила из столицы Сербии. Умоляла:
– Вы же потомок Достоевского. Вас послушают. Идите к Ельцину. Пусть он атомную, нет, лучше водородную бомбу сбросит на Америку. Я вас прошу. Ведь за Вашей спиной Бог, а не Дъявол.
Я не знал что ей сказать на это.
А когда стал объяснять, что меня в Кремле и на порог не пустят, она расплакалась и положила трубку.
Потом я видел ее несколько раз по телевизору. Она была в Сараево на мосту, который должны были бомбить американцы.
Она махала флагом своей новой родины и грозила американским самолетам своим кулачком.
Американцы этот мост так и не разбомбили.
Потом ее показывали у нашего Кремля в Москве. Она рвалась к Ельцину просить у него атомное оружие.
– Они нас бомбят. Они убили моего отца. Смерть американцам! – кричала она в телекамеры на Красной площади.
Так я узнал, а вернее предположил, что она нашла своего отца, и что он погиб во время бомбежек.
Написал ей письмо на адрес Сочи.
Пригласил ее к себе.
Она долго не отвечала. Ничего ни от нее, ни о ней не было слышно года два.
Наконец, однажды зимним вечером к нам в дверь позвонили.
У меня сердце екнуло: «Ивана».
Я открыл дверь.
За порогом стояла она.
Когда она разделась и поставила на пол бесчисленное количество своих чемоданов, мне стало больно.
Она сильно постарела, если это слово подходит к двадцатилетней девушке.
У нее был рак, и она потихоньку умирала. Но умирало тело, а не душа. Душой она была все также молода и энергична, как и в тот день, когда я ее увидел впервые на вокзале.
Мое здоровье тоже было неважным. Жена скончалась год назад. От переживаний сердце совсем стало ни к черту. Врачи прописали мне постельный режим, и я в основном лежал на диване.
Дочь с мужем и внуком наконец определились в жизни и уехали жить и работать в Санкт-Петербург.
Так что приезд Иваны был как бы кстати.
Она ухаживала за мной, поила чаем и рассказывала о себе.
В детстве из-за странного имени ее дразнили Ваняткой. Но она была и на самом деле как Ванятка и отвоевывала свое настоящее имя кулаками. Потом подросла, увлеклась Достоевским.
Когда у тебя нет отца, многое видиится по-иному в этом мире.
Внутренний мир героев великого писателя почти оглушил ее.
Она увидела жизнь другими глазами. Глазами Христа. И она поняла: этот человек – гений. Ее гений.
Вот поэтому ей и хотелось породниться.
Сейчас она понимает, что это ее желание – не что иное, как детская взбалмошность, которая прошла.
Но зато пришел «рак».
– Но я снимаю фильм, – и она, соскочив с края моего дивана, помчалась к своим многочисленным чемоданам.
Достала видеокамеру, кассеты.
– Вот, уже сняла пять кассет. Прямо с первого момента моего заболевания.
– Для чего? – спросил я.
– Пусть люди, которые попадут в это горе, видят, как можно жить и не сдаваться этой гадости.
И мы с ней стали смотреть эти кассеты.
Как ее, бедную девочку, морили лекарствами, химиотерапиями, радиацией. Но она не сдавалась, воспринимала эту странную болезнь как что-то прилипшее к ней, но не мешающее ей жить полной и энергичной жизнью. Во время всех этих мучительных операций, она была весела, остроумна и жизнерадостна.
Даже когда совсем облысела.
Да-да, она была абсолютно лысой. Я просто как-то не решался говорить пока об этом. Но она совсем не стеснялась своей безволосости. Она прекрасно себя чувствовала и лысой.
