Богоматерь Нильская - [54]

– Не пойду я прятаться к твоему белому. Странно, я не боюсь, как будто я уверена, что спасусь, как будто кто-то или что-то пообещал мне это.

– Кто же?

– Сама не знаю.

Вирджиния вела обратный отсчет дней, неумолимо приближавших лицеисток тутси к исходу, который она считала неотвратимым. Не было никаких сомнений в том, что сценарий отца Эрменегильда будет разыгран по пунктам. Но она не могла отделаться от таившейся где-то в глубине души уверенности, что ей удастся спастись, и это смущало ее. Тем временем Глориоза стала в лицее полновластной хозяйкой. Ее власть распространялась и на столовую. Стол на небольшом возвышении, откуда сестра Гертруда и надзирательницы наблюдали за приемом пищи, теперь пустовал. Глориоза заявила, что не желает отныне открывать рот в присутствии иньензи. Пусть теперь те едят после истинных руандиек. При этом количество пищи, которое правительство все еще выделяло по квоте этим тунеядцам, будет сохранено, за этим проследят. Остальные столы последовали ее примеру. Глориоза приказала также, чтобы никто не смел больше разговаривать с тутси-иньензи и чтобы им не позволяли общаться между собой. Настоящие активистки должны были постоянно приглядывать за ними и докладывать ей лично обо всех подозрительных фактах и поступках. Вирджиния, однако, заметила, что Иммакюле старается всегда выходить из-за стола последней и незаметно оставляет в тарелке добрую часть своей порции.

Вирджиния не могла, не желала больше спать. Она прислушивалась к малейшему шуму и с тоской ждала, когда заскрипят ворота, раздастся шум моторов, зашуршат по гравию шины, возвещая появление убийц. А потом – дикие вопли, брань, топот кованых подошв по лестнице, и бегство, безумное бегство…

Вирджинии хотелось бы, чтобы все это произошло ночью. Она думала, что так ей будет легче оторваться от преследователей в лицейских коридорах, через кухонную лестницу выбраться в сад, перепрыгнуть через стену и бежать, бежать в горы. Что будет после, она не знала. Представить себе это у нее не получалось. В любом случае, надо было, чтобы все произошло безлунной ночью.

Картины побега, всегда одни и те же, без конца крутились у Вирджинии в голове, но как-то ночью она все же уснула, и ей приснился сон, который, когда она проснулась, еще больше укрепил ее в этой смутной, совершенно необъяснимой уверенности: она будет спасена. Она увидела себя в лабиринте гигантского двора вроде тех, что обустраивали для прежних королей. Под связками бамбука, обрамлявшими вход, стоял мужчина, молодой, очень высокий, с безупречно красивыми чертами лица. Он ждал ее. «Ты не узнаёшь меня, – сказал он, – однако ты приходила ко мне, неужели ты не узнаёшь умвиру Рубангу?» Он протянул ей большой кувшин с молоком: «Иди, отнеси это королеве, она ждет тебя, ждет». Вирджиния пошла дальше между высокими плетеными изгородями и вышла наконец на просторную площадку, где прекрасные девушки танцевали в неторопливом ритме песни, напомнившей ей одну из любимых колыбельных ее матери. Из большого шатра вышла королева, лицо ее скрывала завеса из бус. Вирджиния опустилась на колени и протянула ей кувшин. Королева медленно, с наслаждением выпила молоко, отдала кувшин одной из девушек свиты и обратилась к Вирджинии: «Ты хорошо послужила мне, Мутамуриза, ты моя любимица. Смотри, вот твоя награда». Вирджиния увидела, как два пастуха подводят к ней белоснежную телку. «Она твоя, – сказала королева, – ее зовут Гатаре, хорошенько запомни ее имя – Гатаре».

Вирджиния внезапно проснулась. Скрипели ворота. Она вздрогнула. Убийцы? Звонок к подъему успокоил ее. День начинался обычно, как и все другие. Все ее мысли были заняты воспоминанием об увиденном сне. Она будто укрылась в них, почувствовала, как ее окутывает невидимая защита. Как заклинание, повторяла она имя коровы из своего сна: «Гатаре, Гатаре». Как бы ей хотелось остаться в том сне навсегда.

Новая статуя Богоматери Нильской прибыла на грузовичке с брезентовым верхом, и ее сразу обступили сбежавшиеся лицеистки. Но они были быстро разочарованы. Статую скрывал деревянный ящик, который бои взвалили на плечи и под тревожные напутствия отца Эрменегильда отнесли в часовню. Духовник закрылся там вместе с Глориозой и никому не велел входить. Изнутри послышался стук молотков: это бои открывали ящик. «Она прекрасна, – сказала Глориоза, выйдя из часовни, – очень красивая, настоящая негритянка, но никто не должен ее видеть, пока лицей не будет достоин принять ее и пока ее не благословит монсеньор». Лицеистки, тем не менее, все бросились в часовню, но не увидели там ничего, кроме неясной фигуры перед алтарем, завернутой в руандийский флаг.

Вирджиния искала Веронику, но напрасно. Той не было на уроках, и в столовую она также не явилась. Учащиеся выпускного класса будто не замечали исчезновения подруги. Только Глориоза громко, чтобы ее услышала Вирджиния, сказала: «Не беспокойтесь, Вероника далеко не ушла, я знаю, что некоторым среди нас известно, где она сейчас находится, я тоже знаю это из надежного источника», – добавила она, глядя на Модесту. Когда все пошли наверх в дортуар, Модеста, воспользовавшись сутолокой на лестнице, шепнула Вирджинии: «Только не вздумай идти к белому старику, придумай что-нибудь другое, но туда ни за что не ходи».