Богема - [68]

– Ты, конечно, чувствовала себя немного лицемеркой? – спросила Селия.

– Лицемеркой? – Возмущенная Мария отвернулась от зеркала. – Ничуть. Почему, черт возьми, я должна была чувствовать себя лицемеркой? До этого я никогда не была замужем.

– Да, но…

– Это был один из самых волнующих моментов в моей жизни. И то, о чем я говорила, и венчание в церкви Святой Маргариты, и как я шла через придел, опираясь на руку Папы, вся в белом с головы до пят. Правда, был и один неприятный эпизод. На мне были новые туфли. Не помню почему, но я купила их в страшной спешке, и на задниках у них была указана цена. Когда, преклонив колени для молитвы, я вдруг вспомнила про это, то даже благословения не услышала. В голове у меня стучала одна мысль: «О господи! Мать Чарльза увидит цену на задниках моих туфель».

– А если бы и увидела, разве это так уж важно? – спросил Найэл.

– Да. Она бы узнала, где я их купила и что стоят они всего тридцать шиллингов. Я бы этого не перенесла.

– Сноб, – сказал Найэл.

– Нет, – возразила Селия. – Вовсе не сноб. Девушки страшно чувствительны к таким вещам. Я так до сих пор чувствительна, хотя, видит бог, уже не так молода. Если я покупаю платье в «Харви Николз»[48], то всегда отрываю этикетки. Тогда могут подумать, что платье сшито по индивидуальному заказу у какого-нибудь знаменитого портного, а не куплено в магазине.

– Черт возьми, а кого это заботит?

– Нас. Нас, женщин. Довольно глупо, но для нас это предмет личной гордости. Однако Мария пока так и не сказала, почему она вышла замуж за Чарльза.

– Она хотела стать достопочтенной миссис Чарльз Уиндэм, – сказал Найэл. – И если ты полагаешь, что была какая-нибудь иная причина, то ты никогда по-настоящему не знала Марию, хоть Папа и породил вас обеих.

Найэл закурил сигарету и бросил зажженную спичку на камин рядом с губной помадой Марии.

– Это правда? – спросила Селия. В ее голосе звучало сомнение. – Это и было истинной причиной? Я хочу сказать, это правда?

Глаза Марии затуманились, и в них появилось отсутствующее выражение, как всегда в тех редких случаях, когда она попадалась в ловушку.

У нее был смущенный вид маленькой девочки, которая напроказила и просит прощения.

– В конце концов, – сказала она, – Чарльз был очень красив. Он и сейчас красив, хоть и располнел.

– Забавно, – сказала Селия, – можно быть близкими родственниками, вместе вырасти и понятия не иметь ни о чем подобном. Чтобы ты вдруг захотела стать достопочтенной… Это просто не вяжется с твоим характером.

– С характером Марии ничто никогда не вязалось, – сказал Найэл. – Вот почему Чарльзу было всегда так трудно с ней. Она хамелеон. Она меняется в зависимости от настроения. Поэтому ей и скучно никогда не бывает. Наверное, это очень забавно – каждый день быть кем-то другим. Ты и я, Селия, всегда будем тем, что мы есть, изо дня в день, до конца дней своих.

– Но… достопочтенной, – упорствовала Селия, не слушая Найэла. – Я хочу сказать, что, в сущности, это не так уж и много. Будь он виконтом или графом, тогда иное дело.

– На бумаге это выглядит очень недурно, – задумчиво проговорила Мария. – Достопочтенная миссис Чарльз Уиндэм. Я нередко выводила эту подпись на последней странице своей записной книжки. К тому же я не была знакома ни с одним графом или виконтом.

– Могла бы и подождать, – сказала Селия. – В твоем положении рано или поздно кто-нибудь обязательно подвернулся бы.

– Я не хотела ждать, – сказала Мария. – Я хотела выйти замуж за Чарльза Уиндэма.

Мария представила себе Чарльза… как он выглядел в те дни. Стройный, худощавый, без привычки сутулиться, которую приобрел в последнее время, без намека на животик. Светлые волнистые волосы. Без проседи. Кожа истинного англичанина, румяная, но по-юношески румяная. Кожа отличного наездника и ватерполиста. И непременно два раза в неделю в четвертом ряду партера подавшаяся вперед фигура – рука, облокотившаяся на колено, поддерживает голову… после спектакля стук в дверь уборной… ужин в городе. Полумрак машины. «Алвис». Красные сиденья, черный плед, которым она укрывает ноги, чтобы не замерзнуть.

В тот вечер, когда Чарльз впервые пригласил ее поужинать с ним, он сказал, что перед сном всегда читает «Смерть Артура» Мэлори.

– Почему бы не сделать по этой книге пьесу? – сказал он ей. – Почему бы какому-нибудь автору не написать историю любви Ланселота и Элейны? Вы могли бы сыграть Элейну?

– Да, – сказала она. – Я с удовольствием сыграла бы Элейну.

И пока он пересказывал ей истории из «Смерти Артура» – на это ушел почти весь ужин, – а она слушала и кивала, мысли ее были заняты свадьбой, на которой она присутствовала на прошлой неделе, но не в церкви Святой Маргариты, а в церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер… Мальчики-хористы в белых одеяниях под белыми в оборках стихарями… церковь утопает в лилиях. С хоров несется «Голос, пронесшийся над Эдемом».

– Слишком далеко от нас рыцарский век, слишком давно ушел он в небытие, – сказал Чарльз. – Если бы война не уничтожила цвет моего поколения, мы бы его возродили. Теперь поздно. Нас осталось слишком мало.

Невеста в церкви Святого Георгия была в белом с серебром. Когда, откинув вуаль, она спускалась по ступеням паперти, все бросали конфетти. На приеме в Портленд-Плейс были длинные столы со свадебными подарками. Огромные серебряные чайники. Подносы. Абажуры. Новобрачные стояли в конце длинной гостиной и принимали гостей. Перед тем как отправиться в дорогу, новобрачная переоделась в синее платье и набросила на плечи чернобурую лису. «Это тоже свадебный подарок», – сказал кто-то Марии. Новобрачная помахала из окна машины. На ней были новые белые перчатки до локтей. Мария представила себе, как горничная разглаживает их и вместе с замшевым ридикюлем, тоже подарком, подает новобрачной, подумала об оберточной бумаге на полу. Новобрачная улыбается, думая лишь о том, как бы поскорее уехать вместе с мужем…