Богатая жизнь - [92]

— Ты когда-нибудь ездил в Теннеси, в Мемфис?

Я покачал головой.

— Там здорово. Там тепло зимой. Снега не бывает. А тут у вас, похоже, много снега.

— Бывает и много, — непонятно почему ответил я.

— Бывает, да? — улыбнулся Бобби Ли, испытывая облегчение от того, что я наконец заговорил. Он обернулся к Морису и кивнул головой.

— В хоккей играешь? — спросил он.

Я быстро покачал головой, рассердившись на себя за свой промах.

— Я думал, что в Чикаго все в хоккей играют. Ведь у вас здесь столько снега и льда.

— Я не занимаюсь спортом. — Я решил, что такой вид общения вреда не принесет. То, что спорт мне не нравится, будет в его глазах еще одной отрицательной чертой моего характера. Бобби Ли определенно производил впечатление человека, которому нужен сын, занимающийся спортом.

— Я тоже не то чтобы от него без ума. Просто смотрю по телевизору время от времени. Бегает по полю куча жеребцов-миллионеров. Черт, — сказал он, посмотрев на Мориса. — Я не о вас. — Потом опять взглянул на меня и рассмеялся. — И не о тебе, миллионер.

Бобби Ли закашлялся и опять отпил воды. Куинн, папин адвокат, худой тихий человечек в массивных очках, вошел в комнату, показал на часы и вышел. Бобби Ли опять потер штаны и глубоко вздохнул.

— Знаешь, мне правда жаль, что это случилось с твоей мамой. Если бы я знал, где она живет, то приехал на похороны или прислал цветы. Но я думал, что она в Джорджии. У нее там двоюродные сестры. Я не знал, что она умерла, пока не увидел вас по телевизору. Я сразу поехал сюда, чтобы увидеть тебя. Клянусь, это правда. Не хотел, чтобы все так получилось, приехал просто повидаться с тобой. В тебе же моя кровь. Черт, помню тот день, когда ты родился. В больнице мне давали тебя подержать, я приходил туда, навещал тебя с мамой. Я же твой папка. Это что-то да значит, а?

В гостиную вновь вошел Куинн, и Бобби Ли встал, чтобы уйти. Он отдал мне мяч.

— Черт, может, погоняем его в следующий раз. Пока все. Скоро увидимся. — И он ушел.

Глава 11

Я стоял в передней и смотрел, как расческой из мраморного пластика папа в очередной раз пытается пригладить свои непослушные, пушистые, как воздушная кукуруза, волосы. Уже сама эта попытка говорила о важности предстоящего. За исключением тех случаев, когда ожидался приход миссис Уилкотт, папа редко обращал внимание на свои волосы. Решительный вид, с каким он прижимал их к голове, вновь заставил меня задуматься, куда же мы все-таки идем и зачем.

— Ты готов? — спросил он. Я посмотрел на папу: его волосы вновь воспряли к жизни и грациозно поднимались вверх по обеим сторонам головы.

— Да.

— Где твой дядя?

— В машине.

— Тогда пошли, — сказал папа, открывая входную дверь. — Ты все собрал?

Я схватил рюкзак и вышел из дома.

Мы ехали на прием к доктору Хью Спайрелу, психоаналитику, который, по словам миссис Уилкотт, поможет мне справиться с резким изменением житейских обстоятельств, восстановит мою самооценку и заложит новый фундамент для последующего роста. Он уже сделал все это с Бенджамином, после того, как доктор Уилкотт сбежал с Салли Дейкер, профессиональным тренером по теннису в Уилтонском загородном клубе. Миссис Уилкотт сказала, что после визитов к доктору Спайрелу все сильно изменилось к лучшему, что у Бенджамина резко снизилась агрессивность по отношению к окружающим.

— Откуда у него фамилия такая, Спайрел? — спросил дядя Фрэнк, заводя наш старый «Бьюик».

— Точно не знаю, — ответил папа.

— Знаешь, по-моему, для врача, лечащего всяких свихнувшихся, фамилия неподходящая[11].

— Он психоаналитик, а не психиатр, — мягко возразил папа. — Семейный психоаналитик.

Это было накануне праздника, и, пока мы ехали по уилтонским улицам, я рассматривал разные украшения, волшебным образом появившиеся в эту ночь. С деревьев свисали призраки, мотавшиеся на ветру, у дверей на крыльце сидели ведьмы в черных шапках, и на лужайках перед домами стояли надгробные памятники из картона. В Уилтоне на праздники всегда царило приподнятое настроение, это было нашей традицией. Данный факт был признан даже одним журналом, напечатавшим статью под названием «Самый жизнерадостный пригород Чикаго». На маму давила необходимость не выделяться на общем фоне, и она засиживалась допоздна, набивая соломой пугала в человеческий рост и вырезая из черного пластика косоглазых гоблинов. Но ей нравился Хэллоуин, и на самом деле она была не против поработать ради него. «Хэллоуин не пытается быть чем-то большим, чем он есть, — говорила она, — это просто веселье и ничего больше».

— Тедди, — начал папа. Он чуть обернулся ко мне с переднего сиденья и смотрел на меня, скосив глаза. — Как ты знаешь, доктор Спайрел задаст тебе несколько вопросов. Он будет спрашивать о разных вещах.

— Да.

— Вероятно, спросит о том, как у тебя дела. О том, — папа прочистил горло, — что ты чувствуешь.

— Возможно, будет спрашивать о том, много ли зубов во рту у зубатки, — вставил дядя Фрэнк. — О том, как сильно ты его ненавидишь. И только от тебя зависит, насколько честно ты будешь отвечать на вопросы.

— Фрэнк, прошу тебя.

Всю остальную дорогу до скоростного шоссе мы молчали. Потом долго ждали, пока не рассосется пробка. За нашей машиной ревели сирены и были слышны приглушенные людские крики. Причиной, по которой с нами поехал дядя Фрэнк, видимо, явилась необходимость маневрировать на дороге, чего папа делать не умел из-за недостатка соответствующей практики.