Богатая жизнь - [46]
— Что бы сделал я? Не знаю… — Он замолчал. — Не думаю, чтобы мне хотелось выиграть. — Потом добавил: — Твой отец, по-моему, он делает правильно.
Я не понял. Папа ведь вообще ничего с деньгами не делал.
— Что он делает? — спросил я.
— Не дает деньгам воли, — сказал Морис. — Не дает им завладеть собой. — С этими словами Морис несколько раз пыхнул трубкой, и оставшуюся часть пути мы шли в молчании.
В школьном коридоре ко мне подошел Бенджамин Уилкотт и прижал меня к шкафчику.
— Ты, задница, скажи своему отцу, чтобы оставил мою мать в покое.
— Хорошо, — пообещал я. Бенджамин крепко стиснул меня, и я почувствовал его дыхание, пахнущее разогретой зубной пастой.
— Плевать я хотел на то, сколько бабок у твоего старика. Мою маму ему не купить. И этот твой здоровенный телохранитель не поможет. — Он еще раз пихнул меня и отошел.
В первой половине урока Размышлений, вместо того чтобы молиться за кардинала, который опять заболел, я стал молиться о том, чтобы миссис Уилкотт переехала куда-нибудь за пределы нашего штата. Я решил, что для нашей семьи, а особенно для меня, будет лучше, если они уедут отсюда. Но, несмотря на все мои усилия, молитва вскоре растворилась в фантазиях о мщении Бенджамину. В голове у меня одна картина сменяла другую, вот я щиплю Бенджамина за щеки, вот стягиваю с него штаны на школьном дворе или перед девчонками из группы поддержки нашей футбольной команды.
Полет фантазии был прерван звуком пожарной тревоги, таким пронзительным, что я вскочил. Мисс Грейс оторвалась от своих бумаг и подняла глаза.
— Это не было предусмотрено расписанием, — сказала она и быстро вывела нас, сбившихся в кучку. А через несколько минут к фасаду школы подкатили две пожарные машины.
Больше часа мы ждали снаружи и наблюдали, как в школу входили пожарные, как они из нее выходили, сначала быстро и в организованном порядке, а потом уже заметно медленнее. Мисс Грейс усадила нас на землю в дальнем конце двора. Джонни сидел рядом со мной и вслух молился о том, чтобы школа сгорела дотла.
— А есть специальный святой по пожарам? — спросил он. Потом сказал: — Смотри, вон твой брат.
Я взглянул в сторону школьных дверей и увидел, как из них выходят миссис Плэнк, тетя Бесс и Томми. Через секунду тетя и Томми исчезли в машине Мориса, которая сразу же отъехала.
Нас распустили по домам, но меня сразу вызвали в темный, пропыленный кабинет миссис Плэнк, которая с карандашом в руке расхаживала взад-вперед перед своим столом. Я бросил быстрый взгляд на безухого Иисуса и уставился в пол. По тому, как вела себя миссис Плэнк, я заключил, что Томми совершил нечто ужасное.
— Тедди, твой брат включил пожарную сигнализацию в туалете, — она покачала головой, скривила губы, потом сняла очки и потерла глаза. — Это очень, просто очень настораживает. Сигнализация — чрезвычайно полезное устройство, которое мистер Шон Хилл установил в туалете для мальчиков, да и всюду, где может возникнуть опасная ситуация. Он даже прожег себе руку. Вернее, палец.
— Как он ее включил? — спросил я. Меня крайне удивило то, что Томми сумел произвести такое замысловатое действие, как зажигание спички.
— Он бросил зажженный спичечный коробок в корзину с использованной туалетной бумагой.
— О! — Подумав хорошенько, пришел к выводу, что такой поступок Томми, пожалуй, и вправду мог совершить.
Миссис Плэнк серьезно взглянула на меня, и я решил продолжить изучение своих ботинок.
— Тедди, мы очень беспокоимся за Томми. Очень беспокоимся. Ты не замечал в последнее время чего-то необычного в его поведении дома?
Я решил не вспоминать о засунутых под рубашку рулонах туалетной бумаги или о собачьем лае. Побоялся, что миссис Плэнк с ее почти столетним житейским опытом овладела и искусством чтения мыслей.
— Нет.
Миссис Плэнк нахмурилась.
— Что ж, поговорим об этом, когда вернется ваш папа. А пока Томми в школу ходить не будет. Твоя тетя об этом знает.
Я кивнул головой.
— Пожалуйста, Тедди, смотри за ним. Я знаю, вы столько всего перенесли. Я слышала о ребенке. Могу себе представить, как вы испугались.
Я смотрел в пол. Миссис Плэнк вздохнула:
— Ладно, иди и приглядывай за братом.
— Хорошо.
Когда мы шли домой, Морис даже не упомянул о пожарной тревоге или о Томми. Говорили мы о погоде:
— Жарко днем — прохладно ночью, — сказал он. — Да, сэр, вот оно, настоящее бабье лето. Мне будет не хватать теплого солнца. Через несколько недель его уже не будет, и придется долго ждать, пока оно опять станет теплым.
Мы остановились у перекрестка и подождали зеленого света. На Морисе была зеленая бейсболка, которую я на нем не видел.
— Почему вы надели эту шапочку?
Мы перешли улицу.
— Эта кепка приносит мне удачу, я ее надеваю время от времени.
— Почему вы всегда ее не носите?
— Тогда она не будет приносить удачу. Станет обычной бейсболкой.
— Почему вы надели ее? Утром ее на вас не было.
Морис покосился на меня.
— Мне просто нравится иногда ее надевать.
— Когда вы ее надеваете, с вами происходит что-то хорошее?
Морис покачал головой, обдумывая мои слова.
— Вообще-то нет. Но, похоже, не случается и ничего плохого. По-моему, если с тобой ничего плохого не случается, то тебе уже везет. Я девять месяцев был во Вьетнаме, лучшее, что там могло быть, это если с тобой ничего не случится. Эту кепку я носил и там, в Сайгоне, как раз перед тем, как жениться.
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.