Близость - [96]

Думаю, в ту минуту я находилась на грани буйного припадка; но поскольку речь моя оставалась до жути ясной и четкой, вероятно, все походило на обычную вспышку раздражения. Я обвела взглядом всех за столом – никто на меня не смотрел, кроме матери, которая смотрела так, словно не узнавала. Наконец она промолвила, очень ровным тоном:

– Хелен, будь добра, проводи Маргарет в ее комнату.

Мать встала из-за стола, за ней встали все дамы, потом поднялись и джентльмены, чтобы поклониться им вслед. Загремели отодвигаемые стулья, задребезжали бокалы и тарелки на столе. Ко мне подошла Хелен.

– Поддерживать меня нет необходимости! – резко сказала я, и она вздрогнула – видимо, испугавшись, что дальше последует какая-нибудь грубость, – но все равно обняла меня одной рукой за талию и повела прочь, мимо Стивена, мистера Уоллеса, мистера Данса и Вайгерс, стоявшей у двери.

Мать пригласила дам подняться в гостиную, и до второго этажа мы шли по лестнице немного позади них, а потом проследовали выше.

– Что с тобой, Маргарет? – спросила Хелен. – Я никогда тебя такой не видела, ты на себя не похожа.

Я уже несколько успокоилась и ответила, мол, не обращай внимания, я просто устала, голова болит, да еще платье жмет. Впускать Хелен в свою комнату я не собиралась, но она и не попыталась войти: сказала, что должна вернуться вниз и помочь матери. Я заверила, что завтра мне будет лучше, надо хорошенько выспаться, вот и все. Хелен смотрела на меня с сомнением, а когда я прикоснулась к ее щеке – просто по-дружески, чтобы успокоить! – она опять вздрогнула, и я поняла: она боится меня и того, что я могу сделать или сказать сейчас, когда кто-нибудь может случайно услышать. Я расхохоталась, и тогда Хелен повернулась и пошла прочь – спускаясь по ступенькам, она неотрывно смотрела на меня, и ее лицо становилось все меньше, все бледнее, все расплывчатее в густой тени лестничного проема.

В комнате было очень тихо и очень темно – лишь тускло тлели подернутые золой угли в камине да по краю оконной шторы слабо пробивался свет уличного фонаря. Я обрадовалась темноте, даже мысли не возникло зажечь лампу. Стала ходить от двери к окну и обратно, пытаясь расстегнуть крючки тесного корсажа. Пальцы плохо слушались, платье лишь немного сползло с плеч и, казалось, сдавило меня пуще прежнего. Продолжая шагать взад-вперед, я подумала: здесь недостаточно темно! Мне нужна полная темнота. Где бы найти совсем темное место? Я увидела приоткрытую дверь гардеробной. Один угол там показался темнее прочих. Я села в нем на пол и уткнулась лбом в колени. Теперь платье сдавливало меня, словно кулак, и чем сильнее я дергала плечами, стараясь из него высвободиться, тем теснее оно становилось. Наконец я осознала: да у меня же ремни на спине, которые затягиваются все туже и туже!

И тогда я поняла, где нахожусь. Я была рядом с ней, совсем близко… Я ощущала тесные стены камеры вокруг, ощущала смирительный камзол на себе…

Но одновременно я чувствовала, что глаза у меня туго завязаны шелковым шарфом, а на горле затянут бархатный нашейник…

Сколько я так просидела – не знаю. Один раз на лестнице раздались легкие шаги, кто-то тихонько постучал в дверь и что-то спросил шепотом. Возможно, то была Хелен или одна из служанок, но определенно не мать. В любом случае я не отозвалась, и она ко мне не вошла – вероятно, решила, что я уже сплю. «Почему она так решила, если видно, что кровать пустая?» – смутно подумала я. Потом услышала голоса в холле, короткий посвист Стивена, подзывающего извозчика. Смех мистера Данса на улице, прямо под моим окном, стук захлопнутой входной двери и лязг засова. Раздраженное ворчание матери, которая обходила комнаты, проверяя, погашены ли лампы. Я зажала уши. Отняв от них ладони через какое-то время, я услышала только шаги Вайгерс в каморке надо мной, а потом скрип и стоны кроватных пружин.

Я попыталась встать и едва не упала – сведенные холодом и судорогой ноги отказывались выпрямляться, спущенное до локтей платье не давало поднять руки. Однако, когда я наконец кое-как встала, оно легко с меня соскользнуло. Не знаю, продолжалось еще действие лекарства или уже прекратилось, но на минуту мне показалось, что сейчас меня вырвет. Я ощупью добралась до умывального столика, поплескала водой в лицо, сполоснула рот и стояла, наклонившись над чашей, пока не миновал приступ дурноты. В камине дотлевали последние угольки, и я немного подержала над ними руки, а затем зажгла свечу. Губы, язык, глаза ощущались чужими, и я хотела подойти к зеркалу, посмотреть, изменилась ли моя внешность. Повернувшись, я случайно бросила взгляд на кровать – и вздрогнула так сильно, что выронила свечу.

Мне померещилась голова. Моя собственная голова там, на подушке. Я оцепенела от ужаса, решив, что я лежу в кровати – что все время, проведенное мной в темной гардеробной, я спала, а сейчас проснусь, встану с постели, подойду к месту, где я стою, и обниму себя. Нужен свет! – лихорадочно подумала я. Тебе нужен свет! Ее нельзя подпускать в темноте! Я нашарила на полу свечу, зажгла и сжала обеими руками, чтобы уже точно не выронить. Потом боязливо приблизилась к кровати.