Близость - [107]

Я выбрала Книгу седьмую, где содержатся речи Авроры, обращенные к Мэриан Эрл. Я читала около часа, а когда закончила, мать улыбнулась и сказала:

– Как приятно нынче звучит твой голос, Маргарет!

Сегодня я ни разу не взяла Селину за руку – она теперь не позволяет из страха, как бы надзирательница не увидела. Но во время нашего разговора я сидела, а она стояла прямо передо мной, и я выставила ногу вперед, придвигая свой жесткий зимний башмак к ее грубому тюремному. И тогда мы немного приподняли наши юбки, полушерстяную и шелковую, – совсем чуть-чуть, только чтобы соприкоснуться кожаными носками башмаков.

23 декабря 1874 г.

Сегодня мы получили от Прис и Артура посылку, а также письмо с известием, что они возвращаются 6 января, и приглашением всем нам – матери, мне, Стивену, Хелен и Джорджи – погостить до весны у них в Маришесе. Разговоры о подобном продолжительном визите велись уже давно, но я не знала, что мать предполагает отправиться туда столь скоро. Она намерена выехать во вторую неделю нового года, 9 января, то есть меньше чем через три недели. Новость повергла меня в панику. Я сказала, что они едва ли ждут нас так скоро после своего возвращения. Все-таки Прис теперь хозяйка огромного дома с многочисленной прислугой. Не следует ли дать ей время освоиться с новыми обязанностями? Мать ответила, что именно сейчас молодая жена нуждается в материнском совете.

– Мы не можем рассчитывать на помощь Артуровых сестер, – сказала она.

А потом выразила надежду, что я буду немножко добрее к Присцилле, чем была в день свадьбы.

Мать считает, что знает все мои слабости. Но разумеется, о самой большой из них она и не догадывается. На самом деле я уже больше месяца не думала о Присцилле и ее заурядных достижениях. Все это осталось позади. Я уже постепенно отдаляюсь от своей прежней жизни и от всех людей в ней: от матери, Стивена, Джорджи…

И даже от Хелен. Вчера она была здесь.

– Правда ли, что твои нервы успокоились и окрепли, как говорит мать? – спросила Хелен.

Она не может отделаться от мысли, что я храню лишь наружное спокойствие – что просто скрываю свои тревоги тщательнее, чем когда-либо.

Я вглядывалась в ее доброе правильное лицо и думала: рассказать тебе правду? Как ты к ней отнесешься? В какой-то миг я уже решила, что расскажу, что это будет легко и просто, ведь если кто и способен меня понять, так только она. Нужно всего лишь сказать: я влюблена, Хелен! Я влюблена! Это необыкновенная, чудесная, странная девушка и… Хелен, в ней вся моя жизнь!

Я вообразила, как говорю это, – вообразила столь живо, что страстность собственных слов взволновала меня почти до слез и мне вдруг показалось, будто я их и впрямь произнесла. В действительности я ничего не сказала – Хелен по-прежнему беспокойно и ласково смотрела на меня, ожидая ответа. Тогда я отвернулась, кивком указала на гравюру с картины Кривелли, приколотую над моим столом, и провела по ней пальцами.

– Как по-твоему – красивая? – спросила я для проверки.

Хелен недоуменно моргнула и сказала, что да, в своем роде красивая. Потом подалась поближе к гравюре:

– Только черты девушки толком не различить. Лицо бедняжки словно стерлось с бумаги.

И тогда я поняла, что никогда не расскажу ей о Селине. Потому что она меня просто не услышит. Поставь я сейчас перед ней Селину, она бы ее не увидела – точно так же, как не увидела четкие темные линии прекрасного облика Истины. Они для нее слишком тонкие, почти неуловимые.

Я тоже истончаюсь, теряю телесность. Я развиваюсь. Никто этого не замечает. Все видят румянец на моих щеках и улыбку на губах – а мать даже говорит, что я немного поправилась в талии! Они не знают, чего мне стоит сидеть и разговаривать с ними, – я удерживаю себя среди них единственно силой воли. Это очень утомительно. Когда я одна, как сейчас, все совсем иначе. Тогда – сейчас – я смотрю на себя и вижу свои бледные кости под истонченной плотью. С каждым днем они становятся все бледнее.

Плоть утекает от меня. Я превращаюсь в собственный призрак!

Наверное, в своей новой жизни я буду посещать эту комнату в качестве привидения.

Однако я должна еще немного задержаться в старой жизни. Сегодня днем в Гарден-Корт, пока мать и Хелен играли с Джорджи, я подошла к Стивену и сказала, что у меня к нему просьба.

– Пожалуйста, объясни мне все насчет материных и моих денег. Я ничего не знаю о наших финансах.

Брат, как всегда, ответил, что мне и не нужно ничего знать, поскольку всеми финансами занимается он, как мой поверенный, но на сей раз я таким ответом не удовольствовалась. Он поступил великодушно, взяв на себя ведение наших денежных дел после папиной смерти, сказала я, но мне все-таки хотелось бы немного о них знать.

– Мне кажется, мать беспокоит, что будет с нашим домом и на какой доход я стану жить, если она умрет. Если бы я разбиралась в этих вопросах, я могла бы обсудить их с ней.

Чуть поколебавшись, брат положил ладонь на мое запястье и тихо проговорил:

– Похоже, это несколько беспокоит и тебя тоже. Надеюсь, ты знаешь: случись что с матерью, в нашем с Хелен доме всегда будет место для тебя.

«Добрее человека я не знаю», – как-то сказала про него Хелен. Сейчас доброта брата вызвала у меня ужас. Я вдруг подумала: что будет с ним – с ним как адвокатом, – если я совершу задуманное? Ведь когда мы с Селиной исчезнем, конечно же, все поймут, что из тюрьмы она сбежала при моем содействии, а не с помощью духов. Наверняка станет известно про билеты и паспорта…