Близость - [105]

Миссис Джелф потрясла головой, потом закрыла лицо рукой и повернулась прочь. Вскоре ее шаркающие шаги стихли в отдалении.

Я спустилась на этаж мисс Маннинг и прошла через весь блок, глядя на женщин в камерах: все сгорбленные, жалкие и дрожащие, все больные или почти больные, все голодные и мучимые тошнотой, все с красными руками, потрескавшимися от тюремной работы и холода. В самом конце коридора я нашла надзирательницу, которая проводила меня до ворот второго пятиугольника, а потом караульный провел меня через мужской корпус. С ними я не разговаривала.

Ко времени, когда я вышла на гравийный клин, ведущий к сторожке привратника, уже стемнело. С реки дул резкий ветер с ледяной крупой, и я зашагала, наклоняясь против него и придерживая шляпу. Надо мной вздымалась громада Миллбанка, мрачного и безмолвного, как гробница, но полного несчастных людей. Еще ни разу прежде груз общего их отчаяния не наваливался на меня так тяжело, как сейчас. Я думала о Пауэр, которая однажды сказала мне «благослови вас Господь», а теперь была мертва. Думала о Селине с синяком на лбу, плачущей и называющей меня своей – говорящей, что мы всю жизнь искали друг друга и если теперь разлучимся, то умрем. Думала о своей комнате над Темзой, о Вайгерс, сидящей в кресле на дверью…

Вот и привратник, помахивающий связкой ключей; он отправил караульного за извозчиком для меня. Который сейчас час? – подумала я. Может, шесть вечера, а может, полночь. Если мать дома – что я ей скажу? Я опять перепачкана в известке, от меня опять пахнет тюрьмой. А вдруг мать напишет мистеру Шиллитоу или пошлет за доктором Эшем?

Я в нерешительности стояла перед дверью сторожки. Надо мной висело грязное, заволоченное туманом лондонское небо, под моими ногами была болотистая миллбанкская земля, на которой никогда не вырастут цветы. Мое лицо секли игольно-острые ледяные крупинки. Привратник ждал, когда я войду в сторожку, но я все медлила.

– Мисс Прайер? Что с вами, мисс? – Он провел ладонью по лицу, стирая с него влагу.

– Подождите… – тихо произнесла я, и он нахмурился и подался ко мне, не расслышав. – Подождите! – громче повторила я. – Подождите, мне нужно вернуться!

Я забыла кое-что сделать, сказала я, и мне непременно нужно вернуться!

Если привратник и ответил что-то – я не услышала. Я повернулась и устремилась обратно в тень тюрьмы, почти бегом, подворачивая каблуки на гравии. Каждому караульному на своем пути я говорила то же самое: мне нужно вернуться! нужно вернуться обратно в женский корпус! Все они смотрели на меня удивленно, но пропускали. У ворот женского корпуса стояла мисс Крейвен, только что заступившая на пост. Она достаточно хорошо меня знала, чтобы пропустить без лишних вопросов; а когда я сказала, что провожатый мне не требуется, я буквально на минуту, просто забыла кое-что сделать, – она кивнула и больше на меня не смотрела. То же самое я повторила надзирательнице, дежурившей в блоках первого этажа, после чего поднялась по башенной лестнице. С минуту я прислушивалась к шагам миссис Притти, и когда она ушла в дальний коридор, я подбежала к двери Селининой камеры и откинула заслонку смотрового окошка. Селина сгорбившись сидела над своим рабочим лотком, вяло расщипывая паклю кровоточащими пальцами. Глаза у нее были по-прежнему красные и мокрые, плечи вздрагивали. Я не успела ее окликнуть: она сама вскинула на меня взгляд и испуганно вздрогнула.

– Быстрее! Быстрее подойдите! – прошептала я.

Она подбежала и припала к двери. Лицо ее было очень близко, я ощущала ее дыхание.

– Я согласна, – сказала я. – Я уеду с вами. Я люблю вас и не могу от вас отказаться. Только скажите, что от меня требуется, и я все сделаю!

Я увидела ее глаз, совсем черный, и в нем плавало мое лицо, бледное, как жемчужина. А потом случилось как в папином рассказе про больных людей и зеркала. Моя душа покинула меня – я почувствовала, как она из меня вылетает и поселяется в Селине.

30 мая 1873 г.

Сегодня ночью привиделся страшный сон. Снилось, будто я пробудилась, но вся как одеревенелая, не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой, а глаза залиты каким-то клеем, не открыть, и губы тоже залиты клеем, не разомкнуть. Я хотела позвать Рут или миссис Бринк, но не смогла: рот-то склеен, только мычала. Я испугалась, что буду лежать так, покуда не задохнусь или не умру от голода, и от страха заплакала. Слезы начали смывать клей с глаз, и наконец мне удалось чуть-чуть разлепить веки. Теперь хотя бы увижу свою комнату, подумала я. Однако увидеть я ожидала свою комнату не в сиденхамском доме, а в отеле мистера Винси.

Я посмотрела, но перед глазами была кромешная темень, и я поняла, что лежу в гробу, куда меня положили, приняв за мертвую. Я лежала в гробу и плакала, пока слезы не смыли клей с моих губ, и тогда я закричала. Если кричать во всю мочь, думала я, кто-нибудь наверняка услышит и выпустит меня. Но никто так и не пришел. Приподняв голову, я ударилась о деревянную крышку и по звуку удара поняла, что гроб засыпан землей, что я уже в могиле. И поняла, что никто меня не услышит, сколько ни кричи.

Я неподвижно застыла, соображая, что же мне делать, и вдруг над самым ухом раздался шепот, заставивший меня вздрогнуть. Голос спросил: думаешь, ты здесь одна? Разве не знаешь, что я рядом? Я силилась разглядеть, кто со мной говорит, но было слишком темно, я только ощущала чьи-то губы возле своего уха. Я не знала, чьи они – Рут, миссис Бринк, тетушки или кого-то другого. Но по звучанию слов я поняла, что губы улыбаются.