«Ближние люди» первых Романовых - [108]
Достигнув степени «великого канцлера», Артамон Матвеев всё равно оставался царским слугой и даже видел в этом особую доблесть. Он продолжал и продолжал придумывать разные способы, показывающие силу и мощь двора царя Алексея Михайловича, не забывая подчеркнуть роль младшего царевича Петра и Нарышкиных. Если царь выходил в ближние походы в дворцовые села и на богомолье, то на первом месте всегда указывались бывшие при царице Наталье Кирилловне ее отец боярин Кирилл Полиевктович Нарышкин и глава царицыного двора Авраам Лопухин. И лишь затем перечислялись имена бояр и придворных, бывших при других царевичах и царевнах. Но как бы далеко ни заходило противостояние боярина Артамона Матвеева с окружением старшего царевича и наследника Федора Алексеевича, оно никогда не отражалось на царских детях.
Царевич Федор и царевич Петр одинаково получали подарки Артамона Матвеева, более того, старший царевич, как и положено, получал предпочтение перед младшим. Записи о таких подарках царевичам тоже включены в разрядную книгу 183-го (1674/75) года. Боярин Артамон Матвеев «челом ударил» и подарил одновременно затейливо украшенную «немецкую карету» с шестью «возниками темносерыми» (лошадьми) царю Алексею Михайловичу и «карету бархатную червчатую» с шестью «возниками рыжепегими», «у лошадей в челках перье Неметцкое», царевичу Федору Алексеевичу; ему же были подарены Библия «неметцкая в лицах», клавикорды и «две охтавки». Царевичу Петру Алексеевичу боярин Артамон Матвеев также подарил «карету маленкую, а в ней 4 возника темнокарие», отдельно иноходца под дорогой «аксамитовой» попоной и снегиря «неметцкаго». У всех карет «стекла выдвижные на снурах золотных», а на хрустальных стеклах детской кареты Петра «писано цари и короли всех земель»[336].
Подарки Артамона Матвеева были частью больших приготовлений к выезду царского двора из Москвы во время осеннего Троицкого похода 19 сентября 1675 года. Выезд происходил в присутствии царского двора, посмотреть на него были приглашены иностранные послы. Но здесь произошел случай, чрезвычайно ярко характеризующий Матвеева. «Возники» какое-то время не могли тронуться от «рундука» (крыльца), и только один из находившихся рядом царских придворных мог вмешаться и быстро устранить причины промедления. Как потом подчеркивал Матвеев, «возники необученные были впряжены в карету, и не пошли от приступу, от рундука, и я, холоп ваш, в Боярех будучи, угождая вашему Государскому повелению, и чтоб не зазорно вашему Государскому стоянию чрез чин пред вами Великими Государи, и перед всеми чинами, и иноземцы, карету впрягал и не отговаривался, что сижу в Посольском приказе, и конюшня не мне приказана, как в то время возницы сказали: мы не умеем приняться, не видали как наряжают»[337].
Такое умение — броситься на выручку царю в любых обстоятельствах, и было присуще Матвееву больше, чем остальным. Но он был еще и деятелен, умея предвидеть и направлять события, а не только подчиняться их ходу.
Ярким вкладом Артамона Матвеева в придворную жизнь стало насаждение моды на иностранное, «немецкое», проявившееся в том числе и в новых театральных постановках при дворе. Сам Матвеев утверждал эти новые «немецкие» образцы в своем доме, где часто бывали как жившие в Москве иностранцы, так и члены приезжавших в столицу посольств.
Адольф Лизек описал дом Матвеева и залу, где происходили переговоры с имперскими послами: «Потолок залы был разрисован; на стенах висели изображения Святых, Немецкой Живописи; но всего любопытнее были разные часы с различным исчислением времени. Так одни показывали часы астрономического дня, начиная с полудня (какие употребляются и в Германии); на других означались часы от заката солнца, по счету Богемскому и Итальянскому; иные показывали время от восхода солнца, по счислению Вавилонскому, другие по Иудейскому, иные, наконец, начинали день с полуночи, как принято Латинской Церковью. Едва ли можно найти что-нибудь подобное в домах других Бояр. Артамон больше всех жалует иностранцев (о прочих высоких его достоинствах говорить не стану), так что Немцы, живущие в Москве, называют его своим отцом; превышает всех своих соотчичей умом и опередил их просвещением»[338].
Артамон Матвеев умел казаться своим человеком для иностранцев, но всё равно оставался «московским» боярином. Одновременно с наполнением своего дома диковинными иноземными вещами, царский придворный делал ровно то же, что и остальные «ближние люди» царя Алексея Михайловича. На первом месте у них оставалось устройство храмов в своих подмосковных владениях.
