Блаженные времена, хрупкий мир - [55]

Надо это учесть, думал Лео. Я больше не хочу писать эту работу. Что-то изменилось, что-то надорвалось во мне самом. Мне нужно освободиться от этого намерения, только тогда я смогу разобраться в том, чего я действительно хочу. С Гегелем, видимо, покончено. Раз и навсегда.

И вновь несколько дней подряд у него было много дел. Книги нужно было вернуть. В университетскую библиотеку. В институтские библиотеки. Профессору Жорже. Отменить заказы, которые он оставил в немецком книжном магазине. Правда, он согласился выкупить те книги, которые ему уже выслали из Германии. Кроме того, ему пришлось накупить гору беллетристики, чтобы как-то уладить отношения с продавщицей книжного магазина. Он купил даже роман Понтоппидана[16] «Счастливый Ганс», самый лежалый товар в немецком книжном магазине: единственную книгу, которая сохранилась здесь еще со времен основания магазина и до сих пор не была распродана. По этому поводу возник не совсем формальный разговор, который привел к тому, что он пригласил продавщицу поужинать вместе. Впервые он не говорил женщине, с которой проводил время, что он пишет работу о Гегеле. На вопрос, «чем он в жизни вообще занимается», Лео сказал, что он маклер по продаже земельных участков. И с удивлением убедился в том, что сильно выиграл от этого в глазах продавщицы. Во всяком случае, именно этим он объяснял все то, что в этот вечер произошло с такой легкостью.

Тереза, девушка из книжного магазина, не понимала всех этих «вечных студентов». Что человеку в жизни нужно? говорила она, ведь нужен только мир и спокойствие. А что делают студенты? Они разрушают и мир, и спокойствие. У них есть возможность учиться, говорила она, но они не учатся. Они только бузят. Ты читал, спросила она, что они устроили в университете в Бразилии? Я этого не понимаю. Лео соглашался с ней. Он устал. Все абсолютно просто. Такова жизнь. Ты соглашаешься с мнением другого, и ты прав. Юрисдикция по неписаным законам, по которым все люди, после того как они согласятся друг с другом, начинают просто любить, Лео не знал почему, но это было так. С двенадцати лет ей пришлось работать, сказала Тереза, она работала всегда. А эти студенты — они ведь не хотят ни работать, ни учиться. Если бы у меня была возможность учиться, я бы не пошла на демонстрацию, что мне там, на улице, делать? Ты совершенно права, сказал Лео. А ты-то сам это понимаешь? спросила Тереза. Нет, сказал Лео, тоже не понимаю.

За завтраком их взаимопониманию пришел конец. Она читала газету и, перелистывая ее, поглядывала на Лео, усталым, почему-то разочарованным взглядом. Или же ее взгляд только казался таким? С чего бы ей быть разочарованной? Всякий раз, когда Лео казалось, что он сейчас наверняка должен что-то сказать, Тереза опять пряталась за газету. Лео раздражало, что она читала газету. Не потому, что он с большим удовольствием поговорил бы с ней. Он предпочел бы сам сейчас читать газету. Он давно привык завтракать с газетой в руках. Но сегодня он этого делать не решился, потому что завтракал с Терезой. Ему казалось, что он должен пообщаться с ней. А она просто-напросто взяла газету и принялась читать. И вдруг воскликнула: Вот, посмотри, ах вот оно что, значит, маклер по продаже земли, ты лгал, ты знаменитый пророк, вот оно что. В газете была большая статья, посвященная Лео, с фотографией, под которой было написано «Из архива», она уже появлялась раньше в этой газете: Лео делает доклад в кругу салонных гостей Левингера. В статье сообщалось, что Лео в присутствии многочисленных свидетелей, среди которых был и автор статьи, предсказал события этого, 1968 года, студенческие беспорядки в Париже, Берлине и Бразилии, прямо в точку попал. Даже центры этих исторических событий, «Париж, Берлин и места событий в Бразилии названы в моем конспекте, сделанном со слов Лео Зингера несколько месяцев назад, совершенно безошибочно», писал автор этой статьи. И выведены они на основе гегелевской диалектики истории. Логически, методом дедукции. Профессор Жорже Абютре, который тоже был свидетелем: «Гегельянца этим не удивишь». Возникает вопрос: а может быть, гегелевская философия истории не только обладает ошеломляющей актуальностью, но и позволяет сделать прогнозы на будущее, которые… и т. д., и т. п.

Я ничего не понимаю, сказала Тереза.

Я тоже, сказал Лео.

Я тебе не верю, маклер по продаже земельных участков, тоже мне.

Сначала Лео пришлось искать другую булочную. В той падарии, куда он до сих пор ходил за хлебом, продавец, игравший в футбольный тотализатор, начал буквально преследовать его. Лео, видите ли, должен был предсказать ему результаты следующих футбольных матчей. Ведь он же может заглядывать в будущее. С помощью какого-то научного метода. Это было написано в газете. И Лео уже однажды даже доказал ему это, он предсказал ему, что «Сан-Паулу» выиграет у «Коринфцев», забив гол из положения «вне игры». Он точно помнит. Ну пожалуйста, доктор.

Потом Лео пришлось на время выехать из своего дома, потому что в его дверь непрерывно звонили люди, журналисты из газет, журналов, с радио и телевидения, прежде всего — бесчисленные верующие, которые совершали паломничество к нему, как к какому-нибудь ясновидцу или чудесному исцелителю. Он переселился наверх, в дом Левингера, где ему отвели гостевую комнату. Из своего укрытия Лео мог наблюдать, как толпы людей собирались перед его домиком, следил за ростом истерии, порожденной средствами массовой информации, в центре которой стоял он сам, хотя, поскольку Лео был недосягаем, внезапно возникший всеобщий интерес к гегелевской философии истории с помощью статей, комментариев и интервью утолял не кто иной, как профессор Жорже. А тому явно нравилось, что на него такой большой спрос, и он ловко пользовался одним и тем же не раз испытанным способом: он сначала до крайности упрощенно и в общих чертах пояснял основные положения гегелевской диалектики истории, а затем с помощью неясных намеков распространялся о видах на ближайшее будущее и затем в изящных оборотах выражал сожаление, что «Феноменология духа» Гегеля до сих пор не переведена на португальский язык, ибо, будь этот промах, наконец, ликвидирован, законное любопытство публики будет удовлетворено гораздо полнее, чем может его удовлетворить он. И поскольку профессор Жорже точно знал, что интерес публики был обращен, по сути дела, к Лео и что интерес к нему самому будет сохраняться до тех пор, пока ему удается подогревать интерес к Лео, поэтому он неустанно приправлял свои высказывания похвалами Лео Зингеру, «неоценимые заслуги» которого являлись тем-то и тем-то, «ясный взгляд» которого осветил ту или иную проблему, туманно намеченную другими исследователями Гегеля, — но привело это к тому, что все гегелевские цитаты, которое профессор Жорже вплетал в свои писания, приписывались Лео и превращались в крылатые слова. Губернатор Сан-Паулу, ставленник военных, любил «меткое выражение нашего профессора Зингера: "Все, что действительно, — разумно"». Левые из среды студентов настаивали на «уловке разума» и на том, что, «как доказал профессор Зингер, действительность не может устоять перед идеями». Ни один уважающий себя журналист не мог обойтись без того, чтобы не предварить свою передовую заметку или целую передовую статью на всю первую страницу «неопровержимым высказыванием Лео Зингера»: «Истинное есть целое». А ведущий самого популярного телевизионного шоу заменил свое обычное «Шоу далеко пойдет!» на «мудрое высказывание профессора Зингера: "Видимость есть сущность!"»