Блаженны нищие духом - [4]

АНДРЕЙ БЛАЖЕННЫЙ. ШКОЛА. УРОКИ РИСОВАНИЯ

Учитель рисования Аристарх Сергеевич шел на урок, как на Голгофу, неся на спине свой крест бесталанности, а на голове терновый венец неутоленной жажды признания. 3-й «Б» был класс как класс, в меру шумный, в меру средний, с двумя отличницами и тремя хулиганами. На тридцать пять человек это была статистическая норма. Рисовать любили все. Дети как дети… У двух-трех что-то получалось более или менее удобоваримое. И только один мальчик, Андрей Блаженный, был его мукой, его терзаниями, его борьбой с самим собой. Каждый рисунок Андрея давал ему ощущение удара мокрой тряпкой по лицу, всегда неожиданного и всегда унизительного. Андрею было дано, дано свыше, милостью ли божьей, прихотью ли дьявола, но это было так. И это было больно.

Всю первую четверть Аристарх Сергеевич присматривался к его работам, ревнуя, со страхом и надеждой ожидая, что следующий рисунок вдруг окажется самым обычным, самым простым, таким, какие рисуют обычные дети. Но чуда не происходило. Он часто ловил себя на том, что завороженно, не отрываясь, смотрит на правую ручонку мальчика, бессильно пытаясь понять, где, в какой мышце, в каком сухожилии тайно заложены эти четкие уверенные движения, столь легко создающие из ничего — нечто, наполненное смыслом, красотой и совершенством. Отдавал ли Аристарх Сергеевич себе отчет в том, что каким-то непостижимым образом оказался втянутым в войну с ребенком, втянутым завистью, ревностью, раздражением и бог знает какими еще темными чувствами, идущими из детства Аристарха Сергеевича? Трудно сказать.

— Блаженный! Господи, фамилия-то какая! Ты по отчеству, случайно, не Васильевич?

Андрейка промолчал, почувствовав издевку, но не поняв, в чем она заключается.

— Занятно, занятно… Мда… Так о чем я… Блаженный, собственно говоря, я так, просто полюбопытствовать хотел… Мне интересно было бы узнать вот что. Студия (Аристарх Сергеевич упорно называл класс студией) получила задание нарисовать вазу. И вся студия работает над вазой. У тебя же, я смотрю, присутствует некоторая отсебятина… Хотелось бы услышать…

— Я вазу…

— Не перебивай старших. Это, как минимум, признак отсутствия всякого присутствия воспитания, — Аристарх Сергеевич, оглядев класс, тонко улыбнулся. — Да. Так вот, хотелось бы услышать от тебя, почему ты игнорируешь данное мною задание. Оно тебе не интересно? Ты уже умеешь рисовать вазу? Ты уже Гоген?

На этот раз издевка была очевидна: Андрейка знал, кто такой Гоген.

— Я уже ее нарисовал, вот она…

— Уже Гоген, стало быть. Быстро ты… Тяп-ляп, наверное? Ну-ка, ну-ка, давай посмотрим, что же ты такое великое натворил, над чем уже и работать не стоит! Тэ-экс…

Аристарх Сергеевич взял Андрейкин рисунок, подавляя в себе противную внутреннюю дрожь. Ваза, конечно, была срисована с той, что стояла на столе, но все-таки отличалась от нее пропорциями. К тому же в ней стояли два совершенно потрясающих подсолнуха, выписанных смело, резко, можно даже сказать, схематично. Они были тяжелыми и, как на секунду ему показалось, пахнущими пылью и зноем.

— Тэкс. Ван Гог, стало быть. Картина «Семя грызовое».

Класс грохнул от хохота.

— Тише, студия, тише, — одобрительно пожурил класс Аристарх Сергеевич. — Давайте разберем сие великое творение совместными усилиями. Вы мне будете называть замеченные вами несоответствия, а я буду их исправлять. Садись, Блаженный.

Аристарх Сергеевич прикрепил рисунок кнопками к доске, взял карандаш и обернулся к ученикам.

— Симакин.

— Ваза у́же, чем на самом деле.

— Уже. Правильно, Симакин. Добавляем сюда и сюда. Нирис.

— Она выше, чем должна быть.

— Выше, Нирис, выше. Обрежем ее вот так. Авезбадалов.

— Мне кажется, тени неправильно положены.

— Тени, да. Вот так будут лежать тени…

— Аристарх Сергеевич, но ведь солнце светит в окно, видите — подсолнухи повернулись к нему. Значит, тени должны быть с этой стороны… — слабо попытался защитить картинку Андрейка.

— Ну, Блаженный, во-первых, слова тебе никто не давал. Все, что мог, ты уже совершил. Во-вторых, откуда здесь взялось это семя грызовое? — Аристарх Сергеевич повернулся к классу, продирижировав, таким образом, новый взрыв смеха. Класс отреагировал правильно. — Студия, вы видите что-либо в вазе, стоящей на столе?

— Не-ет! — дружно и громко поддержал учителя класс.

— Ну, так и, стало быть, солнца в окне нет. Свет падает от лампочки. Тень здесь, вот так. Вот так. Ну что, теперь та самая ваза, которая на столе?

— Да-а! Та самая!!!

— Блаженный, возьми свою работу. Дома исправишь и к следующему занятию принесешь. И не воображай себя гением. Кстати, а что ты там рисовал?

— Зону…

Класс грохнул еще раз.

Конечно, Андрейка теперь уже был в курсе, что такое зона и связанный с нею позор, но он надеялся, что в классе никто ничего не знал об отце. Все дело было в том, что он рисовал еще ту зону, из детства, которая столько лет спасительно жила в его воображении, откуда когда-нибудь должен был появиться его волчара-отец и куда он сам когда-нибудь, ударившись оземь и превратившись в волка, ушел бы навсегда. Но вопрос застиг его врасплох, и Андрейка не успел сообразить вовремя и ответить «пейзаж».