Блаженны нищие духом - [2]

АНДРЕЙ БЛАЖЕННЫЙ. ДЕТСТВО. МОСКВА

День был удачным. Андрейке и Настьке повезло: им удалось найти целых три дохлых мыши, а с учетом двух, найденных вчера, пожалуй, можно было начинать сдирать с них шкурки и шить плащ, такой же, как у Принцессы с золотой звездой во лбу. Настьке очень хотелось его поскорей заполучить, и она предложила начать обдирать мышей при помощи осколков стекла, но Андрейка был против. Он считал, что нужно раздобыть где-нибудь ножик, иначе шкурки могли попортиться. Они некоторое время попрепирались и разошлись по домам, недовольные друг другом, но все-таки не рассорились.

Андрейка сам нашел в холодильнике себе еду, поел прямо из кастрюли холодного супа, положил в тарелку вчерашней вареной картошки, пару кусочков селедки и засел с книжкой. Читать он научился еще до школы. Прошла очередная волна гриппа и свалила сначала маму, а потом и его. Маме болеть было некогда, она полежала денек-другой и встала, а вот у Андрейки никак не хотел проходить кашель. На улицу его не выпускали, приходилось сидеть дома и скучать. Мама, воспользовавшись больничным по уходу, набрала халтуры на дом и чертила. Было грустно, скучно и одиноко. И тогда Андрейка придумал играть в почту. Натянув кольцом веревку между маминым стулом и своим у тахты, он нарисовал лето и, приколов рисунок булавкой к веревке, перетянул его маме. Мама поставила жирную пятерку с плюсом и спросила:

— А как называется картинка?

— Лето.

Мама красиво вывела «Лето» под картинкой и отправила ее к Андрейке. Так в его распоряжении оказались целых четыре буквы. Он нарисовал еще одну картинку — птичку в клетке, намекая на свою несвободную жизнь. Захотелось ее подписать, но букв не хватало. Он подошел к матери и попросил ее показать, как пишутся «к» и «а». Мама показала. Андрейка вернулся, подписал новую картинку и опять отправил маме. Мама написала ему «Молодец!». Вот так все и началось.

Каждую книжку Андрейка читал по несколько раз, уходя в нее, живя в ней, принимая участие в событиях. Там как-то все было ярче, что ли, и правильней, зло — наказуемым, добро всегда побеждало, люди были однозначными, и если кто-то плохой притворялся хорошим, то об этом так прямо и писалось, и потом непременно все расставлялось по своим местам, каждому воздавалось по заслугам и делам. И почему-то ему казалось, что настоящая, правильная жизнь — там, в книгах, а не здесь, где трудно было понять, почему тетя Надя всегда улыбалась им с мамой, заходила к ним то за солью, то за луком, ерошила Андрейке вихры и сюсюкала с ним, а остальным соседям говорила, что Андрейка растет волчонком, в папу, и еще даст матери прикурить.

Отец, которого Андрейка мысленно всегда называл так же, как его называли все вокруг, — «Мишаня», пришел поздно. Вслед за Мишаней вернулась и мама. Было уже темно. Мама, поцеловав его в макушку, пошла готовить ужин. Поужинали. Откладывать домашку дальше было некуда, и Андрейка, проигнорировав устные задания, быстренько накатал письменные и пошел укладываться, но не потому, что очень хотелось спать, а скорее потому, что это было святое время, когда мама принадлежала только ему. Пусть всего ничего, какие-то там десять минут, ну, может, чуть больше. Но именно в это время, и только в это время, Андрейка мог о чем-то ее спросить, что-то рассказать, на что-то пожаловаться и получить ту безоговорочную поддержку матери, без которой так трудно живется детям.

— И ударился Иван-царевич оземь и превратился в серого волка. Заплакала Настена-краса тощая коса, да уж ничего тут поделать нельзя было. Ушел серый волк в темный лес, ушел навсегда. С тем она и осталась.

— Ма-а-ам, а вот скажи мне: может ли такое быть, ну, не сейчас, а когда-нибудь, когда-нибудь потом, чтобы я превратился в серого волка? Ну, не насовсем, а на время? Чтобы мог побывать серым волком, а потом опять человеком, а потом опять волком?

— Нет, Андрейка, не может. Так не бывает… В тебе же нет волчьей крови.

— А если бы была? Ну, если бы вдруг была?

— Так ведь нету же. Спи.

— Жалко. А Настьке так и надо.

— Поссорились, что ли?

— Ну, так…

— Ты помирись с ней. Она хорошая девочка. Ладно, спи. Спокойной ночи.

Мама наклонилась, поцеловала его в лоб и погладила по голове. Как всегда, в этот момент Андрейка успел мысленно привязать волшебную нитку к ее тоненькой руке, чтобы еще на какое-то время продлить с ней связь.

Маму Андрейка считал очень красивой: она была похожа на Сикстинскую Мадонну (мама много лет собирала иллюстрации из «Огонька», отсюда у Андрейки были обширные познания по части классической живописи) и на трефовую даму. Она была тоненькой, стройной и удивительно гибкой и проворной, и, что бы она ни делала, все у нее получалось так быстро и ловко, что казалось, предметы в ее руках оживают и сами стараются помочь ей и что на земле не существует трудных дел.

По звукам, доносившимся из кухни, он всегда четко улавливал настроение родителей. Вот мама моет посуду. Тарелки звякают тихо и миролюбиво, под струей воды шелестят вилки.

Мишанин телевизор работает громче, чем обычно. Вот он встал за пивом: ножки стула взвизгнули, как побитая собачонка. Так. Пробка полетела на пол и покатилась. Вот бутылка поставилась на пол огромной жирной точкой. Еще раз взвизгнул стул. Мамина посуда на секунду замерла, потом опять заговорила, но уже быстро и зло.