Блаженны нищие духом - [5]

— Ах, зо-ону-у… — многозначительно протянул Аристарх Сергеевич. — Зону, значит. Что же, интересно было бы узнать, почему эта тематика тебе так близка. Во всяком случае, ближе, чем какая-то жалкая ваза. Понятно, понятно. Давай-ка сюда мне, на стол, свою «зону».

Андрейка встал и покорно поплелся со своим листочком к столу учителя.

Зазвенел спасительный звонок, и никто, кроме Андрейки и самого Аристарха Сергеевича, так и не понял, не увидел, что ваза умерла. А даже если кто-то и увидел, то промолчал. Может быть, потому, что не смог бы сформулировать свою мысль по этому поводу достаточно четко и убедительно, чтобы сказать об этом вслух. А может быть, потому, что слишком наглядным был урок войны между взрослым и ребенком. Хотя, собственно, разве можно было бы назвать войной это моральное избиение…

Ребята, перекидываясь шуточками по поводу зоны и грызового семени, шумной ватагой ринулись в дверь. Андрейка поспешно запихнул рисунок в портфель и, пылая, вышел из класса. Первый раз в жизни он, добрый, справедливый, как камертон чуткий к чужим бедам, был всеобщим посмешищем. Это было тошнотворное чувство измаранности в чем-то, что, как ему казалось, теперь уже никогда не отмоешь. Ему не приходило в голову, что через день-другой, а то и сегодня к вечеру этот костер, не получив подпитки, погаснет. Будут другие уроки, на которых будут другие шуты. Никто не будет дразнить его Гогеном или Ван Гогом просто потому, что никто не запомнил этих имен, потому что никто их не знал, и если узнает, то еще очень нескоро.

Вернувшись из школы домой, Андрейка даже не стал есть. Он включил телевизор, но как назло, по закону подлости, по телику показывали клоуна в цирке. Клоун пытался что-то объяснить публике, то и дело обращаясь за поддержкой к своей маленькой жалкой собачке, но каждый раз публика отвечала ему взрывами хохота. Собачка жалко поджимала хвост и валилась на спину, видимо, от бессилия помочь своему хозяину. Зрелище было невыносимым. А когда из глаз клоуна брызнули фонтанчиком слезы, Андрейка не выдержал и заплакал.

Плакал он тихо, горько и долго. Потом не на шутку разболелась голова.

Андрейка учился средне-хорошо, поэтому мама, никогда не имевшая в этом плане проблем с сыном, как всегда, не спросила его вечером, как прошел день в школе и почему он невеселый, если можно было бы назвать словом «невеселый» разверзшийся в душе ребенка ад. Она на скорую руку приготовила ужин, потом, после ужина, перемыла посуду и села за работу. Андрейка кое-как сделал уроки и рано отправился спать.

Мама теперь уже не укладывала его. Она, с тех пор как на прошлый Новый год Мишаня ушел от них, все время брала на дом халтурку. Вот и сегодня она будет чертить допоздна, что-то приговаривая и время от времени чертыхаясь.

* * *

— Итак, с домашним заданием Блаженный не справился.

Аристарх Сергеевич помолчал, разглядывая рисунок.

— А ведь ты пытался меня обмануть, Блаженный. — Во второй раз он произнес Андрейкину фамилию как-то нараспев, с нотками недоброй иронии и сожаления, отчего она приобрела конкретный смысл: дурачок.

И если до сих пор ребята в классе не задумывались над этимологией его фамилии, то теперь смысл ее был представлен им во всей его очевидности, Блаженный-дурачок был преподнесен им абсолютно недвусмысленно.

— Итак, рассмотрим неопровержимые улики. Вот здесь, вот здесь, вот здесь… стерто. Тэкс… Кое-где подчищено бритовкой. Ну что же, что же… Талант подчищать документы у тебя определенно есть. Вопрос: во благо ли? Во благо ли? Ставлю я тебе два… Нет, единицу. Кол. За обман. За преступление против правды. — Аристарх Сергеевич гордо поднял голову и театрально оглядел притихший класс. — И все-таки я дам тебе возможность все исправить. К следующему уроку ты сделаешь то, что должен был сделать к этому.

К следующему уроку Андрейка перерисовал злосчастную вазу так, как хотел Аристарх Сергеевич. Он сделал хороший рисунок, учел все замечания и убрал подсолнухи. Он старался изо всех сил, потому что, когда в бой идут такие категории, как правда и преступление, дело становится нешуточным.

Как могло такое случиться, что он забыл папку дома, Андрейка и сам не понимал, но это случилось. И когда он сказал об этом онемевшими от волнения губами Аристарху Сергеевичу, тот понимающе покивал головой, помолчал несколько секунд, умело выдерживая паузу, и потом принял решение:

— Я допускаю, что ты выполнил домашнее задание. Как говорится, не пойман — не вор. Ну, а раз у тебя не с чем работать, значит, работать на уроке ты не собираешься.

Класс зашелестел бумагой, и к Андрейке протянулись сразу несколько выдранных из альбомов листов. Но Аристарх Сергеевич величавым жестом остановил детский благородный порыв.

— Подойди к доске, Блаженный. Не с этой. Встань с той стороны. Постой и подумай. Я полагаю, тебе есть о чем подумать. А мы все, все остальные, начнем работать.

Первые минуты стоять было как-то позорно. Ребята поглядывали на него, перешептывались, и он физически ощущал исходящие от них легкие волны сочувствия и тяжелые волны любопытства. Но постепенно острота момента сошла на нет, и все увлеклись рисованием.