Блаженны нищие духом - [3]

А сейчас Мишаня прошаркал в кухню, оборвав на ходу волшебную нитку. Мама закрыла кран.

— Нет крови, говоришь? Вот твой волчара вернется с зоны, он ему все-о-о объяснит, и про кровь, и как ее пускать, и как воровать — тоже объяснит…

— Тише ты! Чего разорался?! Андрейка услышит…

— Ну и пусть услышит. Рано или поздно все равно все узнает. Город-то большой, да мир-то тесный. Сегодня вон Валентину в гастрономе встретил. Спрашивала, что да как, да когда… Так что зря квартиру меняла. «След крова-а-вый тя-а-нется по сырой траве…» — затянул Мишаня.

Что-то звякнуло об пол.

— Обтрясся весь? Ножик упал — гость будет. Не иначе как Николай с зоны уйдет да сюда подастся. Боишься Николая-то? — мама говорила каким-то не своим голосом и не своим языком.

— Дура! Накаркаешь… — зашипел Мишаня.

— Так я тебя, Мишаня, не держу. Боишься — уходи. Себе нервы мотаешь, мне нервы мотаешь.

— Да ничего я не боюсь…

— Я вижу, как ты не боишься… А что ты в гастрономе делал? — сменила тему мама.

— В каком еще гастрономе?

— Ну, в гастрономе, где ты Валюшку встретил.

— За пивом заходил в обед…

Дальше было уже не интересно. Две главных мысли Андрейка уловил, и они, как две драгоценности, легли в копилку детского сознания. Мысль-облегчение: Мишаня точно не его отец, у него есть другой, настоящий, Николай. Он — волчара, волк. И вторая мысль-торжество: есть в нем все-таки волчья кровь, есть! И ударится он когда-нибудь оземь, превратится в серого волка и уйдет в зону. Зона огромная, бескрайняя, и деревья в ней огромные-преогромные, такие, что у корней днем темно. С ветки на ветку перепархивают невиданной красоты птицы, по корявому замшелому суку ползет, переливаясь яркими красками, удав невиданных размеров, тепло, парно, звенят насекомые, и он уходит все дальше и дальше по мягкой хвое, ветер дует в морду, донося странные и приятно тревожащие запахи…

Настоящий отец Андрейки, обладавший бешеным темпераментом и обостренным чувством справедливости, по глупости ввязался в пьяную драку и случайно убил одного из нападавших его же ножом, второго ранил, а третьему проломил нос. Дело осложнилось двумя обстоятельствами: первым было то, что, кроме самого пострадавшего, находящегося на момент драки в сильном подпитии, больше свидетелей не нашлось, а вторым — наличие у Николая разряда по боксу. От «вышки» спасло то, что он сам вызвал милицию и «Скорую», однако пятнадцать лет дали. Через год он понял, что со своим характером вряд ли вообще выйдет из тюрьмы, и написал жене, что встретил там, на лесоповале, другую женщину, и что готов в любую минуту дать развод. Простодушная Шурочка, которой и так хватало горя, кинулась за советом к единственной уцелевшей родственнице, тете Муле, приходящейся Николаю какой-то троюродной внучатой теткой. Та поняла Колин ход, но что она могла сказать молодой женщине? «Жди его, может быть, он через пятнадцать лет и вернется?» Она слишком хорошо знала, какими возвращаются мужчины после отсидки… Хуже, чем после войны…

— Ты молодая, тебе сына надо растить. Ищи себе человека, чтобы у Андрюшки был хоть какой-нибудь отец. Николай вон не растерялся, нашел… Надо как-то выживать… И тебе, и ему…

Единственное, о чем тетя Муля попросила Шурочку, так это повременить с разводом: мало ли что в жизни бывает? А вдруг откроется в деле что-то новое и его отпустят? Или амнистия какая… Куда он тогда?

И Шурочка написала мужу, что развод ей не нужен, и что, когда все кончится, он может вернуться домой, и уж тогда они как-нибудь да решат, кто где будет жить. Так все и осталось. А еще через год она встретила Михаила, поразившего Шурочку удивительным внешним сходством с мужем. Сходство это проявлялось не только в чертах лица, но и в фигуре, походке, манерах, практически во всем. Исключение составлял только характер, но это выяснилось уже потом, спустя какое-то время после того, как они начали жить вместе. Сам Мишаня этого сходства не осознавал, потому что лично Николая не знал, и, как-то разглядывая фотографии, подумал только о том, что его лицо кого-то сильно напоминает.

Первое время Мишаня с противным трепетом ждал, когда же Шурочка заговорит о браке, ибо, как он считал, брак есть цель любой здравомыслящей женщины. Он мысленно готовился к тому, чтобы как-нибудь половчее отшутиться от этого, и даже советовался за пивком с друзьями. Однако Шурочка помалкивала на этот счет и даже как будто бы старалась уходить от этой скользкой темы, если она вдруг каким-то образом возникала. Однако совместное проживание оказалось очень даже приятным, Андрейка им не мешал, и скоро даже Мишанина мамаша стала потихоньку зудеть, что было бы неплохо узаконить их отношения и прописаться у жены.

В первом же разговоре Мишаня получил такой отпор, что даже был обескуражен. Последующие его вылазки также оказались безрезультатны. Он прикидывал так и эдак, в чем же причина того, что Шурочка отвергает его предложение, и никак не мог докопаться до истины. И чем больше он об этом думал, тем лакомее казалась возможность жить в этой квартире с этой женщиной на правах хозяина, и тем обиднее ему становилось. В конце концов он нашел единственно правильное, как ему казалось, объяснение: Шурочка бережет место для Николая, а его, Мишаню, держит временно, для быта и здоровья, как говорится. Додумавшись до этого один раз, он уже больше не смог сойти с этой версии, начал ревновать, придираться и основательно прикладываться к бутылке, с чистой совестью полагая, что уж на что, а на это у него есть основания.