Благородство поражения. Трагический герой в японской истории - [151]

После этих слов Кодама отчаянно схватил другой меч, собираясь покончить с собой по обычаю дзюнси, но Ониси вдруг сказал на удивление громким голосом: «Не будь глупцом! Что толку с того, что ты себя сейчас убьешь? Молодые люди должны жить и отстроить Японию заново».

Адмирала стало тошнить кровью, очевидно, муки его были велики, но он отверг предложение последнего «удара милосердия», прекратившего бы его страдания. Немного погодя Кодама предложил привезти для последней встречи из пригорода жену Ониси и молил его оставаться в живых до того, как она прибудет. «Глупый ты человек, — сказал Ониси с улыбкой. — Что может быть менее умного для военного, чем разрезать себе живот, а потом ждать приезда жены? Лучше посмотри на это стихотворение!» Он указал на свое последнее хайку, которое он написал на квадрате плотной бумаги:

Омыта и ясна,

Теперь луна сияет.

Гнев бури миновал.

«Не так уж плохо для старика!» — прокомментировал он, и это были его последние слова. Агония тянулась несколько часов, и наконец около шести вечера он умер.[886] Кодама, остававшийся с ним до конца, так описывал мрачные похороны:

Гроб для останков вице-адмирала Описи делали солдаты, но из-за недостатка досок он был сантиметров на тринадцать короче его тела. Командование флота, потерявшее все свое достоинство и присутствие духа в результате поражения, не нашло в себе искренности, дабы предоставить гроб для одного из своих сотоварищей, совершившего харакири от осознания своей ответственности. У них также не хватило великодушия, чтобы предоставить ему катафалк.

По пути в крематорий на грузовике, в котором стоял гроб с телом, я увидел один морской самолет, летящий к Токио со стороны военно-воздушной базы в Ацуги. Он медленно покружился над нашими головами, покачивая крыльями. Такими были последние почести, отданные вице-адмиралу Ониси одним из его людей. Как оказалось, то был последний раз, когда я смотрел на японский самолет.

В кабинете были найдены два последних письма Ониси, которые он составил в предыдущую ночь своим обычным прямым почерком. Одно из них было простой прощальной запиской жене, написанной несколько в стиле отправляющихся в полет камикадзе. В ней он делал свои последние распоряжения, а в конце приписал хайку:

Теперь все сделано,

И я могу уснуть

На миллионы лет.

Другое было посмертным выражением благодарности летчикам-камикадзе и завещанием молодежи страны:

Я желаю выразить глубокое уважение духу храбрых бойцов Сил особого назначения. Они доблестно сражались и умирали с верой в нашу конечную победу. Смертью и я хочу искупить часть вины за неудачу в достижении этой победы и приношу извинения духам этих мертвых летчиков и их семьям, лишившимся близких.

Я хотел бы, чтобы молодые люди в Японии извлекли мораль из моей смерти. Быть беспечным — значит помогать врагу. Вы должны оставаться верными духу императорского решения с максимальным упорством. Не забывайте, что вы по праву можете гордиться тем, что вы — японцы!

Вы — сокровище нации. Со всем пылом духа тех, кто участвовал в специальных атаках, боритесь за благосостояние Японии и за мир во всем мире.

(подписано) вице-адмирал Ониси Такидзиро, [умер] в возрасте пятидесяти четырех лет.

Несмотря на выдающуюся храбрость Ониси и его способности руководителя, он никогда не ожидал славы, или даже признания после своей смерти. По китайской пословице, истинная ценность человека становится ясной только тогда, когда его гроб засыплют землей, однако Ониси однажды заметил помощнику, что в его случае не найдется ни одного, даже после того, как он пробудет в гробу сотню лет, кто бы оправдал то, что он попытался совершить.[887] Веря в благородство рискованного предприятия с камикадзе, он, похоже, глубоко понимал его практическую безнадежнось. С любой точки зрения — личной, исторической и эстетической, — его самоубийство было неизбежной кульминацией. «Было бы неправильным считать это… простым искуплением, — писал капитан Иногути. — Я верю, что его исход был предопределен с того момента, как он организовал корпус камикадзе. Тогда же он принял решение окончить свою жизнь, и осуществил бы его даже в том случае, если бы Япония выиграла войну. В воображении он, должно быть, летал с каждым своим пилотом в его последней атаке».

Сегодня — распустились,

Назавтра — уж разбросанные ветром —

Вот жизнь цветов; так как же

Можем думать мы, что их благоуханье

Продлится вечно?[888]