Благие дела - [68]

— Я бы на твоем месте пошел и попросил прощения, Даниэл, — сказал Эйвинн. Он наклонился вперед и пристально смотрел на шурина, его густые темные брови сдвинулись вместе, образуя прямую линию. — Да ты понимаешь, что такое для женщины в двадцать семь лет, только что выйдя замуж, узнать о своем бесплодии? Для Сёсси это был жестокий удар, и ты уже не мальчик, должен учитывать такие тонкости. Она, конечно, в свое время помогала родителям баловать тебя, но это еще не повод, чтобы теперь обращаться с ней как с последней сволочью!

— Я думал, с ней можно обращаться как со взрослой! — вспыхнул Даниэл. — Хотел трезво обсудить проблему, а тут… А, дьявол! — Он вскочил и с виноватым видом поспешил следом за сестрой.

Эйвинн откинулся на спинку стула, вздохнул и, криво усмехнувшись, посмотрел на Карианну.

— У меня у самого есть сестра, — сказал он. — Мы иногда тоже ссоримся так, что перья летят. А у тебя есть братья-сестры?

Карианна покачала головой.

— Тебе-то уж, во всяком случае, не за что извиняться, — чуть слышно проговорила она.

Через некоторое время Даниэл с Сесилией вернулись, примиренные, обнимая друг друга за плечи. У Сесилии немного опухли глаза, но она улыбалась.

— Даниэл иногда бывает совершенно невыносимым, и все же у меня чудный братик. Ох, вечно я обращаюсь с тобой как с маленьким, — обернулась она к Даниэлу. — Я знаю… и постараюсь исправиться.

Даниэл на миг прижал ее к груди и объявил: пускай заводят себе детей всех цветов и оттенков, он не против, ни ему, ни детям от этого не будет никакого вреда. Он подошел к Карианне и сел рядом на диван, долго без слов, испытующе смотрел на нее, стискивая ей руку, потом перевел взгляд на Эйвинна и предложил сбегать с ним в подвал, нацедить еще их яблочного вина домашнего приготовления.

Дело кончилось возлияниями и трепом, и еще долгой дискуссией о том, какие политические взгляды за последние полгода отражала газета «Классекампен» в своих статьях на международные темы. Карианна молча отсиживалась в своем уголке, а когда Даниэл спросил, что с ней, сослалась на усталость.

Ее притягивало к себе лицо Сесилии, крупный рот с небольшими острыми зубами. Кажется, Карианна еще в жизни не встречала такого алчного рта.

Они остались ночевать, поскольку вечером в пятницу с автобусами на Осло было напряженно; домой они поехали наутро. Карианна сидела, прильнув щекой к плечу Даниэла и через него ощущая движение автобуса по шоссе; она почти не поддерживала беседу и на вопрос Даниэла ответила, что плохо себя чувствует.

— Да, вино у Эйвинна все-таки оказалось паршивое. Мне оно тоже не пришлось, — сказал Даниэл, весело тряхнув своей черной шевелюрой. Карианна молча кивнула и еще крепче прижалась к нему.

Проходя по Эгерторгет, они увидели старика: он сидел у дощатого забора рядом с закрытым спуском в метро и кутался в широкое неряшливое пальто. Его седовато-русые волосы были растрепаны; сидя без шапки под мартовским снегом, он тщетно пытался извлечь какие-то звуки из замерзшей губной гармошки. Даниэл задержался, вытащил несколько монет и положил ему в шляпу. Карианна ждала поодаль и, когда Даниэл нагнал ее, прибавила шагу, не поднимая на него глаз.

— Что с тобой? — спросил Даниэл. — Куда ты так торопишься?

— Магазины скоро закрываются, — коротко бросила она. — А нам надо купить на завтра молока и что-нибудь к обеду.

— Но мы всегда можем забежать в «Лоренцен»! — возразил Даниэл.

— Я не хожу в это мерзопакостное заведение! — отрезала Карианна. — Меня тошнит от его шика.

— Господи, спаси и помилуй! Что случилось?!

— Ты со своей сестрицей — два сапога пара! — в бешенстве заорала она, поворачиваясь к Даниэлу. — Двое избалованных, спесивых мелких буржуа! Пытаются, видите ли, всех облагодетельствовать, изображают заинтересованность, проявляют сочувствие, милосердие! Все это вам ничего не стоит! Вы живете в достатке, не рискуете собственной шкурой, не отдаете последнее! Вы делитесь крохами! По-моему, это гадко…

— Ты злишься из-за моей работы в Афганском комитете, — спросил он подозрительно спокойным голосом, — или из-за мелочи, которую я только что подал нищему?

— Не вижу большой разницы, — прошипела Карианна. — Ты небось упивался своим благородством, когда бросал ему несколько эре от щедрот своих, да? А тебе не кажется, Даниэл, что он с лихвой отплатил за подачку? Своим достоинством, своим самоуважением…

— Убиться можно! — вскричал Даниэл, хватаясь за голову, их перебранка привлекла внимание двух проходивших мимо девчонок в хихикающем возрасте. — Да не я же выгнал его на улицу и посадил туда! Если хочешь знать, я совсем не в восторге от того, что он там сидит, но, по мне, пусть он лучше просит помощи там, чем валяется где-нибудь в темном углу, подальше от людских глаз! Неужели ты думаешь, ему важно, почему ему дают деньги? Неужели ты думаешь, что афганских партизан волнует, чистая или нечистая совесть у норвежцев, собирающих им на оружие и на медикаменты? А? Неужели ты считаешь, что полумертвый от голода эфиопский ребенок хоть на минуту задумается о том, кто пожертвовал пять крон, чтобы он выжил, получив еду и питье? А? Опять скажешь, подавший пятерку спасал свою душу? Пропади все пропадом, Карианна, такой эгоистки…