Благие дела - [43]

Подумав, Рут стянула с себя один носок и надела его на правую руку, чтобы изнаночные нити прихватили компресс из мха.

В прошлый раз она в ужасе кинулась бежать, надеясь найти дорогу «обратно», сейчас она смутно помнила тот случай, там было болото и какая-то огромная птица, которую Рут спугнула.

На этот раз она будет ждать, решила Рут. Она опять села, привалившись спиной к гигантскому камню, и, закрыв глаза, подставила лицо дождю.

Дождь.

Кажется, она начинала свыкаться… принимать все как должное…

Она сидела, и этому сидению не видно было конца.

В лесу ниже по склону закричала птица. Рут не знала такого голоса, но все-таки приняла его за птичий; заметно посветлело, так что она не ошиблась, подумав, что тут утро. Дождь прекратился, дымка слегка рассеялась, и Рут разглядела, что сидит у самой вершины горы, на почти голом откосе с валунами, вереском, проплешинами травы и спускавшимися по склону чахлыми деревцами; кроны деревьев внизу выступали из тумана, тогда как стволы и нижние ветви были укутаны им, словно периной; видимость была очень небольшая.

Облака, сообразила Рут. Это же облака. Только они не сверху, а снизу от меня.

В руке стучала тупая, размеренная, ритмичная боль. У Рут промокли штаны, и она дрожала от холода.

Спустя длительное время холод стал основой ее ощущений, частью мира, частью Вселенной, такой же неотъемлемой, как больная рука или шероховатая каменная глыба, врезавшаяся Рут в позвоночник; не слишком приятной, но имевшей не большее и не меньшее значение, чем облака, земля, растения, ее тело. Рут сидела на земле, а внизу, под слоем почвы, скрывалась скала. Справа, возле самого обрыва, росло что-то вроде вереска, он представлял собой миниатюрный лес: стволы, ветки, обитавшие там насекомые… Влажный воздух воспринимался как благодать, он питал Рут, давал ей энергию. Сидя на земле, она принадлежала окружающему миру, как и шершавая глыба, на которую она опиралась; этот камень, точно так же, как и сама Рут, жил собственной неторопливой, непостижимой жизнью, в нем тоже что-то происходило… и, возможно, мы не правы, считая, что изменения в камне и скалах происходят слишком медленно, а потому недоступны человеку, может быть, это люди живут слишком быстро?

Рассвело, мгла окончательно рассеялась, кругом простирался один сплошной лес.

Где-то поблизости запела птица. Дрозд? Похоже, но Рут не была уверена, да и разве существенно, как назвать птицу, дроздом или кукушкой? Главное, что она пела, не обращая внимания на сигналы радости или тревоги, которые посылали другие представители животного мира. Это был феерический, неиссякаемый поток звуков: певец торжествующе выкликнул тему и пошел варьировать ее, подчеркивая отдельные строфы повтором, нередко троекратным. В третий раз он, однако, не стал повторять вступительные такты, очевидно, посчитав, что суть дела ясна, оставалось только вдолбить соответствующий вывод в головы своенравных соперников, которые уже начали отвечать на его вызов с деревьев ниже по склону.

Как редко я слышала птиц, сделала для себя открытие Рут. Я их не слышала с детства, птичьи голоса были вроде гула транспорта, эдаким побочным шумом, едва ли не раздражающим, как бывает раздражающим незнакомый и потому непонятный музыкальный жанр, они были бессмыслицей…

На этом ее размышления закончились: сквозь облачную завесу прорвалось блеклое солнце, и лес зазеленел и оживился, он стоял перед Рут со своими неспешно развивающимися растениями, со своими шорохами, с блестящими листочками, подрагивавшими от ленивого ветерка, с муравьем, ползущим по ее руке…

И тут все переменилось, столь же внезапно и абсурдно, как прежде: ни леса, ни сырости, ни пения птиц. Вместо солнечного света лампа под потолком. Рут, лежащая на линолеумном полу, звук проходящего мимо трамвая из-за толстых кирпичных стен…

Она тихонько застонала, ловя ртом воздух.

— Рут, — донесся чей-то голос, тонкий, перепуганный, явно из другой комнаты. Карианна.

Отозваться не было сил.

— Рут. — Голос приблизился. В нем сквозила истеричность, которой Рут никогда прежде не замечала у Карианны. — Господи, Рут! Что такое… что ты делала?

Ее взяли за плечи, кто-то опустился рядом на колени. Рут подняла голову и раскрыла глаза.

Лицо Карианны было бледное, глаза вытаращены. Она стояла на коленях посреди кухни и обнимала подругу, впиваясь пальцами ей в плечи. Карианна несколько раз порывалась заговорить, но так и не сумела, только покачала головой. Наконец она встала и протянула руки, чтобы поднять Рут:

— Пойдем, тебе надо надеть что-нибудь теплое, сухое, ты… Что это? Почему у тебя на руке носок?

Итак, Рут вернулась.

Теперь можно было дать себе волю, и у Рут мгновенно хлынули слезы — не столько от испуга, сколько от облегчения.

— Ой, мне было так страшно! — всхлипывала Рут. — И больно… Я, наверное, сломала руку… я…

Она стащила носок, рассыпала по полу мох с лишайником; вся рука вспухла, пальцы застыли и сделались толстыми, как сардельки, она не могла пошевелить ими.

Карианна помогла ей встать и открутила холодную воду.

— Давай руку, — как-то машинально, даже неодобрительно произнесла она, — надо смыть эту грязь. В каком ты виде! Что случилось, Рут? Что произошло?