Бивуаки на Борнео - [22]

Поскольку носорог всегда считался воплощением энергии и грубой силы, китайские целители, несомненно, полагали, что, принимая снадобья, извлеченные из тела этого крупного животного, люди приобретают тем самым свойственные ему качества.

Наибольшим спросом пользуется рог: растертый в чае, он употребляется как укрепляющее и возбуждающее средство. Далее следуют: кровь, свежая и в порошке (считается превосходным тоническим средством); растертые кости и кожа (применяются против лихорадки); содержащаяся в мочевом пузыре моча, смешанная с женским молоком (признается лучшим средством от глазных болезней); наконец, кишащие в желудке животного черви (они якобы обладают способностью изгонять глистов, паразитирующих в человеке!)

На Яве и на побережье Борнео рог носорога ценится примерно сто рупий тагил (китайская мера, применяемая в торговле опием и золотом и равная тридцати шести граммам). Кожа со слоем подкожного жира стоит двести рупий килограмм, а так как вес кожи взрослого носорога достигает двухсот — трехсот килограммов, то это составляет сорок тысяч рупий по самой низкой расценке. Если учесть к тому же, что в этих местах мелкий служащий зарабатывает от пятисот до тысячи рупий в месяц, а кули — сто пятьдесят — двести рупий, станет понятным, какой непреодолимой приманкой является носорог для всех охотников и обитателей зарослей. Стало быть, не приходится удивляться, что этих животных преследовали и истребляли в большей части тропической Азии, несмотря на суровые меры против браконьеров, так как различные виды носорогов уже довольно давно находятся под охраной закона.

Небольшое число этих животных, уцелевших после великой бойни, еще встречается в Северной Индии (Ассам), в Непале, в западной части Явы и на востоке Борнео. Но их упорно выслеживают — ведь каждому хочется завладеть последними из этих ходячих сокровищ.

Так, незадолго до нашего прибытия великий вождь этого района Лохонг Апюи поручил группе пунан любой ценой убить носорога. Чтобы обеспечить добросовестное выполнение этой задачи, он приставил к ним одного из жителей Лонг-Кемюата — Эмбана Апюи, от которого я и услышал точный рассказ об этой памятной охоте.

— Я отправился, — сказал он, — с вождем пунан Кен Тунгом — он лучший охотник на носорогов во всем районе, потому что убил их двадцать семь за свою жизнь, — его двумя братьями и несколькими юношами. Все были вооружены копьями с наконечниками шириной в ладонь, острыми, как бритва.

Мы подошли к реке Арану — небольшому притоку Бахау, поднимались по нему в течение двух дней и обнаружили свежие следы носорога, по которым шли еще три дня. Вечером третьего дня, когда мы сидели на краю оврага, внезапно появился огромный бадак[21], его передний рог был длиной с мою руку. Он шел медленно и ломал по пути небольшие деревья, объедая их верхушки. Так как он был слишком далеко, вождь пунан сделал нам знак не двигаться, чтобы не спугнуть его.

На другое утро мы снова приблизились к нему, когда он валялся в грязи. Пунаны метнули свои копья, и два угодили в него: одно позади плеча, а другое в живот. Бадак вскочил и убежал, подняв большой шум и оставляя повсюду кровь — на земле и на стволах деревьев.

Мы снова отправились по его следу, но у животного еще было много сил, и нам пришлось варить свой вечерний рис, так и не увидев его.

Только спустя три дня мы нашли его: исполинский зверь лежал в грязи небольшого болота — конечно, чтобы залечить свои раны. При нашем приближении он попытался подняться, но в него сразу вонзились три копья, причем одно из них — в шею, и он умер на месте.

Мы выпили всю его кровь и съели его печень. Когда я пил, я почувствовал жар, как во время приступа лихорадки, но затем мне показалось, что я стал сильнее, чем когда-либо, и после того я два года ничем не болел.

Потом мы освежевали бадака, а кожу прокоптили и зарыли на берегу Бахау. Пунаны опять отправились в лес, а я — в Лонг-Кемюат, чтобы передать рог великому вождю. Спустя несколько дней я с пятью людьми поехал обратно на пироге. По пути мы вырыли кожу и спустились прямо к Танджунгселору. Там мы выгрузили кожу, сделав это ночью из-за полиции, и продали ее китайцу с большим животом за восемь тысяч рупий. Правда, он дал нам не денег, а вещи.

— Какие вещи? — спросил я у Эмбана Апюи.

— Ткани, соль, жевательный табак, мыло…

— Но все это не стоит восьми тысяч рупий, иначе вам не хватило бы и трех пирог! И вы остались довольны?

— Немножко довольны.

— А что получили из всего этого пунаны?

— Не знаю; должно быть, великий вождь Дал им табаку.

Так даяки — жертвы торговцев с побережья — сами делают такими же жертвами лесных людей.

Однажды, едва я пристроился постирать в реке свое белье — неприятная работа, которую я откладывал бог знает сколько недель, — в деревне поднялся шум. Мальчишки в сильном волнении бегали из дома в дом: «Пунаны! Пунаны!»

Действительно, на центральную площадь Лонг-Кемюата вышла группа из трех мужчин, двух женщин и мальчика. Безразличные к шуму и насмешливым крикам, раздававшимся со всех сторон, они шли быстрым шагом, с большим достоинством, сохраняя бесстрастное выражение лиц. Даже ребенок старался казаться серьезным и смотрел прямо перед собой, не оборачиваясь, когда кто-либо из деревенских озорников дергал его за волосы или бросал в него камнем.