Бивуаки на Борнео - [18]

Стало быть, охота за головами, как она практиковалась некогда по религиозным мотивам, вовсе не была актом мужества, как это можно было бы предположить. Большей частью это было вероломное нападение из-за угла на обычно безоружного человека. Правда, головы отрезали и во время непрекращавшихся войн между племенами, но тогда это был просто славный трофей, а не следствие семейного траура.

После минувшей войны, и особенно со времени образования Индонезийской республики, даяки бросили охоту за головами. Однако во многих деревнях продолжают хранить старые черепа; в случае траура племена обменивают их, поскольку для этого обряда требуется «свежая» голова, то есть новая для данной деревни.

Поэтому после смерти дочери великий вождь разослал во все концы эмиссаров с приказом принести черен и тем дать ему возможность снять траур. Одному из посланных удалось раздобыть по не очень дорогой цене прекрасно сохранившуюся голову; в ожидании церемонии ее подвесили к ритуальному столбу, стоявшему под небольшим навесом невдалеке от деревни. В деревню она могла вступить только в случае благоприятного ответа оракула, но орлан, как нарочно, трижды этому воспротивился.

Упорный отказ крылатого авгура и вызвал горячие дискуссии, завершившиеся страстной речью старого Апюи. Одни хотели, чтобы голову наконец внесли в деревню и великий вождь снял бы траур с населения и позволил возобновить работы. Другие, более ортодоксальные, опасались нарушением предписаний оракула навлечь несчастье на племя. Было решено еще раз вопросить орлана, и все, пошатываясь, отправились спать.

На рассвете за нами явились два посланца великого вождя, которые привели нас на возвышавшийся за деревней холм. Там уже находился кепала адат, то есть жрец, в разноцветной набедренной повязке, увенчанный длинными белыми перьями птицы-носорога. Его окружал с десяток молодых людей в таком же наряде, державших маленькие бронзовые гонги, в которые они били без перерыва.

Разложив приношения в виде небольших кучек риса и насаженных на бамбуковые колья кусочков кабаньего мяса, жрец стал призывать птицу, озирая горизонт своим острым взглядом. Больше часа продолжал он свои монотонные заклинания, в которых мы уловили только одно, сотни раз повторенное слово «плаки» (орел). Внезапно один из молодых людей указал пальцем вдаль, и мы различили в тумане крошечное пятнышко, плывшее над огромным лесом.

Все принялись кричать: «Плаки! Плаки!», и голос заклинателя зазвучал громче и призывнее. Он умолял орла пролететь над Лонг-Кемюатом, защитить его жителей и позволить им принять эту чужую голову, которая не желала ничего лучшего, как вступить в племя.

Вняла ли птица этой молитве? Быть может, она просто рассчитывала утащить одну из худосочных кур, охотившихся на кузнечиков за деревней? Как бы то ни было, она согласилась описать широкий круг над холмом. Грохот гонгов перешел в громовые раскаты, и жрец в порыве экстаза насадил на один из кольев цыпленка, который, прежде чем умереть, еще несколько мгновений хлопал крыльями. Затем все покинули место жертвоприношения и спустились в деревню; мальчишки бежали впереди, спеша разнести добрую весть и предлагая каждому встречному в качестве амулета щепотку рису, которым приманивали птицу.

Теперь, после благоприятного предсказания оракула, ничто уже не мешало вступлению головы в деревню. До ночи опять пили, а затем вождь деревни в сопровождении своего сына, нескольких молодых людей и, конечно, нас отправился туда, где его поджидал трофей. Каждые несколько шагов группа останавливалась, и все бросали духам по щепотке рису под заклинания вождя.

Голова, принадлежавшая не иначе как угольщику (так она почернела от копоти), была подвешена при помощи ротангового жгутика к столбу, украшенному священными листьями пальмы санг. Сын вождя, обнажив свой мандоу, подскочил к ней с диким криком и перерезал удерживавший ее жгутик.

После этой имитации обезглавливания голова была с торжеством отнесена в деревню, и, пока ее проносили, все жители стучали ногами о пол и поднимали оглушительный шум, чтобы отогнать злых духов, которые вознамерились бы последовать за ней.

Затем все собрались на большой веранде дома вождя, и голова была водружена на почетное место на ложе из сухих пальмовых листьев. Обратившись к ней с длинной приветственной речью, вождь просунул между ее беззубыми челюстями горсть вареного риса и влил туда небольшой ковш спирта. После этого он подвесил голову, по-прежнему обрамленную листьями священной пальмы, над центральным очагом, где полагалось каждый вечер разводить огонь. Оказывается, по даякским верованиям, если голове становилось холодно, она сердилась и говорила все, что у нее накипело на душе (очевидно, это была своеобразная речь!). И, как знать, быть может, в гневе она разгласила бы кое-какие вещи, которые лучше было обойти молчанием.

Когда голову накормили, напоили и согрели, занялись живыми.

Пир продолжался много недель — определить, сколько именно, мы были совершенно не в состоянии, — и когда сейчас меня спрашивают, какая опасность больше всего угрожала мне на Борнео, я неизменно отвечаю: заболеть циррозом печени!