Бивуаки на Борнео - [16]

Помещение, в котором должна была состояться церемония, ничем не отличалось от других комнат общинных домов. Его меблировка — если можно употребить это слово — состояла из нескольких ротанговых циновок, расстеленных на полу по случаю торжества, и очага, сложенного из четырех больших камней в низком, набитом песком ящике. Над очагом были подвешены чугунные котелки, а рядом громоздился до самой крыши огромный запас топлива.

Великий вождь объяснил нам, что даяки ценят женщин за их трудолюбие. Поэтому всякая хорошая хозяйка считает долгом чести собрать у себя в жилье как можно больше топлива, пользуется каждой свободной минутой, чтобы увеличить его запас. Между женщинами деревни происходит своего рода соревнование: каждая претендует на то, что у нее припасено больше. Ясно, что это сокровище никогда не трогают, а для каждодневной варки собирают валежник вокруг деревни. Легко представить себе, какую опасность для длинного дома представляли эти горы сухих, как трут, дров во всех комнатах. Действительно, они нередко воспламенялись от случайной искры, и тогда весь дом пылал, как охапка соломы.

Пока мы вежливо восхищались запасами топлива, собранными нашей хозяйкой, наши взгляды были привлечены какими-то странными бликами. Это оказался попросту свет очага, отражавшийся на спинках мириадов огромных неподвижных тараканов; они грелись над огнем, образуя настоящий живой ковер. Но даяки не разделяли нашего удивления — присутствие этих нахлебников в их жилищах казалось им совершенно естественным.

Другие перегородки несли на себе тяжесть сотен кабаньих челюстей — передаваемых от отца к сыну охотничьих трофеев — и оленьих рогов, на которые клали копья, сарбаканы и набитые крошечными отравленными стрелами бамбуковые колчаны.

Над дверью висели пучки сухих кореньев и увядших листьев, чьим назначением было отгонять от входа злых духов. Под крышей из деревянной черепицы был подвешен пук сухих пальмовых листьев, обрамлявших два закопченных человеческих черепа.

К нашему приходу в комнате уже набилось множество народу. Мужчины сидели по одну сторону, женщины — по другую. Все говорили разом и курили огромные сигары из зеленого табака, завернутого в листья дикого банана.

На мужчинах были набедренные повязки из выделанной коры, напоминавшей мешковину, или просто короткие штаны из черной хлопчатобумажной материи. Кое-кто щеголял даже в великолепных полосатых пижамах, купленных на побережье у китайцев. Большинство мужчин отличались прекрасной мускулатурой; их плечи и грудь были разукрашены странной татуировкой в виде концентрических окружностей, арабесок, стилизованных драконов или птиц. Заостренные черты лица и спадавшие до самых глаз длинные черные волосы придавали им свирепое выражение, которое усиливали зубы пантеры, воткнутые в ушную раковину над оттягивавшими мочку уха тяжелыми бронзовыми кольцами.

Женщины, особенно самые молодые, напомнили нам слова одного служащего яванского лесного ведомства, которому случалось встречаться с даяками. Перед нашим отъездом в Танджунгселор он предупредил нас: «Вы увидите их женщин — все до одной кинозвезды!» Действительно, все они были очаровательны со своими круглыми улыбающимися личиками, маленькими носами, кожей цвета слоновой кости и черными как смоль волосами, спускавшимися ниже пояса.

Еще больше, нежели мужчины, они считали делом чести оттягивать мочки ушей почти до груди множеством колец, весивших иной раз свыше килограмма с каждой стороны. Чудовищное кокетство не проходит им даром. Многие молодые девушки признавались нам, что страдают жестокими мигренями из-за тяжелого груза, который постоянно приходится таскать на себе. Бегая, они вынуждены поддерживать всю эту массу колец, так как мочка уха может порваться, что и случается довольно часто, сильно обесценивая пострадавшую. Наконец, когда перевертывается какая-нибудь пирога, женщины, увлекаемые навешанными на них двумя-тремя килограммами железа, всегда тонут первыми.

Мы уселись на циновку — к сожалению, на мужской стороне — между старым Лохонгом Апюи и его помощником, даяком свирепого вида, но, как оказалось впоследствии, очень добрым и даже слабым человеком, позволявшим жене и детям водить себя за нос.

Началось крещение. Ребенок лежал «на коленях матери в маленькой ротанговой корзинке, оснащенной лямками и украшенной жемчугом, старыми серебряными монетами и зубами пантеры. При общем молчании отец сжег пучок травы и рассеял пепел, чтобы определить имя ребенка. Пробыв какое-то время в соч гнутом положении, он выпрямился и объявил:

— Его будут звать Салу.

Смочив лоб ребенка тростниковой водкой, отец перерезал горло цыпленку, дал крови стечь на связку бамбука и помазал ею левую руку ребенка и всех присутствующих, включая и нас.

С этой минуты, по мнению всей общины, ребенок действительно родился. Повесив маленькую корзину за спину, мать четыре раза обошла помещение, затем, впервые после рождения младенца, она вышла с ним на галерею.

За крещением последовала попойка, первая из тех, которые нам пришлось выдержать за год пребывания у даяков.

На веранду вынесли огромные глиняные кувшины с рисовой водкой и накрепко привязали к столбам, чтобы пьющие не могли их опрокинуть. Как чужеземцев, нас пригласили первыми пососать через бамбуковую трубку мутную жидкость, в которой плавало множество не поддающихся определению частиц. На вкус она оказалась тошнотворно кислой, хотя и весьма крепкой. Впрочем, надо думать, что она не очень-то нравилась и самим даякам, судя по гримасам, которые они строили, когда наступила их очередь пить.