Битва за Иерусалим - [115]

Ничто, однако, не помешало продвижению, и тогда он позволил себе отдаться воспоминаниям детства. Он бежал вперед с сильно бьющимся сердцем, как во сне. Но, несмотря на возбуждение, не забыл остановиться и связаться с командным пунктом.

«Мусорные Ворота в моих руках», — сказал он. «Отлично», — гласил ответ. — Продолжайте двигаться вглубь Старого города по своему усмотрению».

Взводные считали, что следует тотчас повернуть к Западной стене, видневшейся в нескольких десятках метров от места сбора роты в конце квартала Муграби. Но Эли в этот момент было ясно, что он поведет своих людей в единственное из всех возможных мест- в самое сердце Еврейского к ва рта л а. «Я хотел немедленно увидеть мой дом и мою улицу. Это была мечта, которую я втайне лелеял девятнадцать лет. Я не мог отложить ее осуществление, хотя прекрасно понимал, что на этот раз мной движут не военные, а весьма личные соображения. Но я был слишком взволнован и возбужден, чтобы действовать иначе, и солдаты постепенно заразились моим волнением».

*

Эли собрал солдат и объявил, что все направляются в Еврейский квартал, пояснив, что переулки в квартале очень узкие, и каждая улица может оказаться ловушкой. Особая опасность грозит гем, кто отобьется; может быть открыта стрельба по своим. Поэтому он сам решил пойти на нешуточный риск и приказал поставить все оружие на предохранители. «Стреляем только по моей команде, — объявил он. — Или когда воочию увидим перед собой легионера».

Рота вступила в Еврейский квартал и поднялась на возвышение разрушенной синагоги Порат-Иосеф. К своему удивлению, Эл и убедился, что помнит каждый камень, каждый ход и каждое окошко, как будто расстался с ними только вчера. Посылая людей на сторожевые посты, он инструктировал их примерно так: «Теперь ты пойдешь налево и увидишь узкий переулок. Он начинается двумя ступеньками. Поднимешься и войдешь в дом, у которого правое сводчатое окно господствует над всей улицей. Там и установишь пулемет».

По мере продвижения вперед Эли все больше убеждался в том, что ему не нужно ни привыкать к месту, ни освежать свои воспоминания. Дотрагиваясь до стен, он узнавал даже выбоины от пуль более чем девятнадцатилетней давности. Он свернул в тихий переулок, который помнился ему в грохоте взрывающихся гранат. Тогда здесь наступали легионеры, и он помнил смертельно бледные лица местных жителей-евреев.

У него перехватило дыхание, когда он вышел к своему дому. Дома не было — лишь развалины и груды мусора. Потрясение было настолько сильным, что ему хотелось махнуть на все рукой, бросить свою роту и помчаться по переулкам и сводчатым улицам, как когда-то, когда он был худеньким бронзовотелым пацаном. Больше терпеть он не мог. Он должен увидеть все. Все— сразу. Наедине со своими воспоминаниями.

Закончив расставлять по разным закоулкам квартала сторожевые посты, Эли остановился перед Константинопольской синагогой. Он хорошо помнил, как в один из последних дней осады прибежал сюда, лавируя среди взрывов. Перед его мысленным взором была та же синагога, но битком набитая перепуганными людьми, которые теснились вокруг шкафа со свитками Торы и молили Бога о спасении. Он помнил, как обратился один из старейшин квартала к солдату- пулеметчику: «Доколе будете сражаться? Ведь вы уже все изранены».

Теперь он очутился возле Мисгав-Ладах и принялся рассказывать одному из сопровождавших его молодых солдат: «В 1948-м здесь размещался эвакопункт раненых и убитых в боях. Солдаты здесь ждали подкрепления, которое так и не пришло».

Он двинулся в сторону улицы Хамидан, некогда представлявшей собой лестницу, — теперь она была залита асфальтом. «Дошло до того, — продолжал он свой рассказ, — что мы были вынуждены закладывать оконные проемы камнем, чтобы противостоять идущим от дома к дому легионерам». Затем ему вспомнились слова, с которыми арабы обращались через громкоговоритель к еврейскому гражданскому населению: «К евреям Иерусалима. Мы разрушили многие из ваших жилищ, вы понесли тяжелые потери в людях. У вас уже не осталось территории для борьбы. У вас нет никаких шансов на помощь извне. Не проливайте напрасно вашу кровь. Мы предоставляем вам выбор — сдаться или умереть».

Как все переменилось, подумал Зли. И как это замечательно — вернуться сюда, на место поражения и отчаяния, сильным солдатом, хозяином положения, диктующим условия. Он шел и дотрагивался до стен, чудодейственно возрождавших в его воспоминаниях образы людей, с которыми он рос, играл, а потом попал в плен.

Воспоминания подарили ему огромную радость, и, хотя были в них и боль, и унижение, он не испытал ни малейшего желания отомстить арабам. Он включил рацию и доложил командиру полка, что сворачивает в Армянский квартал. И здесь многое напомнило ему времена его юности. Особенно хорошо он запомнил унизительное шествие пленных по приказу арабского офицера, командовавшего захватом Еврейского квартала. Колонну стариков, больных и подростков заставили пройти пешком через все города Западной Иордании, чтобы создать у тамошних жителей впечатление великой победы. Эли вспомнил, как забрали в колонну пленных его отца Рахамима, и как покойная мать попросила его последовать за отцом и поддержать его на горестном пути.