Битва за Иерусалим - [113]

Его ладони гладили камень, а ноги, напрягши мышцы, твердо стояли на земле. На мгновение у него возникла мысль, что эта поза странным образом напоминает ему другую — перед прыжком с парашютом.

«До прыжка, — рассказывал он впоследствии, — ты сидишь в самолете съежившись, не сопротивляясь предстартовой слабости и тревоге. Но как только ты поднимаешься на старт, все мышцы напрягаются, и ты ощущаешь, как крепко твое тело и как хорошо собрано и пригнано снаряжение. И внезапно проникаешься абсолютной уверенностью, чувством, что ты твердо стоишь на ногах, готовый к прыжку и освободившийся от всякой слабости и страха».

То же чувство пришло к нему у Стены. Как ладно сидит на нем форма и как грозно боевое снаряжение… Как мощно напряжены мышцы. Как крепко зажат «узи» в его руке. Он подумал, что тысячи евреев приходили сюда рыдать и изливать свою немощь, свои страдания, и вдруг его пронзило сознание того, что после разрушения Храма он первым из евреев стоит перед Стеной как победитель. «Стена, Стена, — безмолвно проговорил он, — мы вернулись. Евреи… Ин а этот раз мы прочно стоим налогах. Так, как над о».

*

То было святое мгновение, когда первый еврей после почти 20-летнего перерыва припал к Стене. Потом уже хлынул бурлящий поток парашютистов, пропыленных, в поту и крови — своей и собратьев, которым, не суждено было дойти. Они спешили навстречу камням — отесанным, полированным ветрами, согретым лучами солнца. «К ним припадали, целуя, восторженно ласкали ладонями. Иные, освобождаясь от перенапряжения, лили слезы. То были слезы душевного подъема, преклонения перед величием совершившегося, горя по мертвым и радости от сознания, что настал- конец войны («Когда я дотронулся до камней Стены, я знал, что война закончилась… Закончилась в ту самую минуту, в ту самую секунду…»). Здесь были священный трепет и тишина. Вдали же все еще гремели выстрелы.

Тишина прервалась, когда на место прибыли заместитель начальника генштаба генерал Бар-Лев, командующий сектором Узи Наркис и раввин Горен, который поднял над собой свиток Торы и затрубил в рог, протяжные и мощные звуки которого смешались с вдохновенным пением. Из всех уст летело:

Иерусалим мой золотой,

Мой город меди и лучей

Я буду скрипкой всех напевов

красы твоей.

Песня гремела под все еще продолжавшийся свист пуль.

«Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь вселенной, который дал нам жить, существовать и дойти до сего времени!» — провозгласил рав Торен, и бойцы заглушили его голос хоровым повтором благословения, раскатившимся могучим крещендо.

«Благословен Ты, Господь Бог наш, дарующий утешение Сиону и Иерусалиму!» — ответил на это рав Торен. Солдаты, замерев по команде «смирно», запели «Покуда в нас бьется еврейское сердце». Но пение это не могло вместить в себя всей бури чувств, затопивших их взволнованные сердца. Когда дошли до слов: «Быть свободным народом у себя в стране, на земле Сиона и Иерусалима», у многих пресекся голос и глаза стали влажными. Парашютист откуда-то извлек бутылку вина, и она пошла по рукам под крики: «Лехаим! Лехаим)»[20].

Торжество подходило к концу, и кто-то вдруг воскликнул: «Надо почтить память наших братьев по оружию, которым нс привелось дожить до этого счастлив вого дня и быть здесь вместе с нами». Эти слова разом прекратили шум. Многие парашютисты сняли каски и остались в молитвенных шапочках.

«Боже милосердный, обитающий в небесах, — нараспев начал раввин под свист пуль иорданских снайперов.

Дай обрести им унокоение блаженное. Под крылами Шехины, на лестнице святых, героев и пречистых, зарею небесною сияющих.

Душам солдат Армии Обороны Израиля, павшим в бою с врагами Израиля, отдавшим жизни свои за святость имени Бога, народа и страны и за освобождение Храма и Храмовой горы, Западной стены и Иерусалима, обители Господа…».

«Упокой их в раю», — продолжал раввин.

«Упокой их в раю», — повторили бойцы. Многие, хранившие твердость даже в самые жестокие минуты боя, теперь почувствовали, как ком подкатывает к горлу. Перед их взорами предстали десятки товарищей, убитых на залитых кровью улицах, и слезы покатились из глаз.

Скупые, невольные, мужские слезы…

«Сего же ради Владыка милосердия укроет их под сенью крыл Своих навеки, — звучала заупокойная молитва. — И приобщит к союзу бессмертных их души…».

«И приобщит к союзу бессмертных их душш— повторил один из солдат. Голос его надломился, и он тяжко разрыдался.

«Да будет удел их в Господе, и да опочиют они на ложе своем в мире», — произнес раввин. Дрожащий его голос на словах «да опочиют они на ложе своем» поднялся до хриплого крика, сопровождаемого рыданиями десятков парашютистов.

«И да пребудет удел их до скончания дней!».

«И да пребудет удел их до скончания дней!», — эхом окликнулся молитвенный плач.

«И да возгласим: амен!».

«Амен!!» — ответили охрипшие голоса.

Еще слышались обрывистые очереди. Снова затрубил рог: «Ту — туту — ту — ту — ту — ту».

— Что мне сказать его жене? — обратился один из бойцов к стоявшему рядом незнакомому человеку. — Мы соседи. Он был моим лучшим другом. Служили в одной роте. Вместе прыгали с парашютами. Были вместе в дни Синайской кампании в Митле. Я видел, как ему разорвало все лицо.