Битва двух империй, 1805–1812 - [16]

Подобно Египетской экспедиции Бонапарта, поход в Индию должен был стать не только военным, но и научным. План предполагал следующее: «Избранное общество ученых и всякого рода артистов должно принять участие в этой славной экспедиции. Правительство поручит им карты и планы, какие только есть о странах, через которые должна проходить союзная армия, а также наиболее уважаемые записки и сочинения, посвященные описанию тех краев»[31]. Подобно тому, как это было в Египетском походе, армию должен был сопровождать «отряд воздухоплавателей», в задачу которых входило изготовление воздушных шаров, с целью произвести впечатление на «невежественные» народы. Наконец, с войсками предполагалось отправить даже «фейерверочных мастеров», а в Астрабаде устроить блистательные празднества и парады «для внушения жителям тех стран самого высокого понятия о России и Франции».

В качестве авангарда этого похода Павел решил двинуть в Индию донских казаков. 12 (24) января 1801 г. он направил атаману Войска Донского Орлову I рескрипт с предписанием немедленно собрать казачьи полки и двинуть их к Оренбургу, а оттуда прямым путем «на реку Индус и на заведения английския, по ней лежащия»[32]. Орлов собрал 22,5 тысячи казаков с 12 пушками и 12 единорогами и выступил 27 февраля (11 марта) на Оренбург.

Согласно расчетам Бонапарта, русские и французские войска должны были дойти от Астрахани до берегов Инда за два месяца. Вполне осознавая трудности похода, он, тем не менее, заключал: «Армии русские и французские жаждут славы; они храбры, терпеливы, неутомимы в храбрости, и благоразумие и настойчивость начальников победят все какие бы ни было препятствия»[33].

Так, в первые месяцы 1801 г. де-факто сложился первый в истории Европы русско-французский союз. Он не был еще оформлен ни одним официально принятым в дипломатической практике документом. Но нет никаких сомнений, что с обеих сторон существовала твердая воля к сближению.

Совершенно ясно отдавая себе отчет в том, что выгоды русско-французского союза в значительной степени уравновешивались для России неудобствами, нельзя не признать, что война с Францией была для нее еще более абсурдной и ненужной.

Заслуга Павла состоит в том, что он, признав ошибочность «крестового похода», нашел силы признаться в этом и протянуть руку дружбы стране, которая разительно отличалась по своему устройству от Российской империи. Прирожденный консерватор, ярый приверженец теории абсолютной монархии, Павел, тем не менее, сумел сделать то, о чем вряд ли могла подумать Екатерина, и то, что не смог впоследствии сделать Александр.

Увы, этому союзу не суждено было пройти проверку временем. Незадолго до описываемых событий, в конце 1800 г. в среде высшего российского дворянства созрел заговор против императора. Во главе этого заговора стоял известный государственный деятель генерал-губернатор Петербурга, граф Петр Алексеевич Пален, а его ближайшим помощником был граф Никита Петрович Панин, вице-президент Коллегии иностранных дел (говоря современным языком — заместитель министра иностранных дел). Активными участниками заговора были Платон Зубов, последний фаворит Екатерины II, и его брат Николай. Причина возникновения заговора вполне ясна — недовольство и раздражение высшего дворянства действиями императора. Не всем нравилось наведение порядка в государстве и борьба с коррупцией, требовательность гражданской службы и строгая дисциплина в армии. Наконец, непоследнюю роль сыграла неуверенность знати в завтрашнем дне. И действительно, отмечая великодушие, честность и самые благие намерения Павла, нельзя не признать, что работать с таким «руководителем» было крайне трудно. Да, Павел не был безумцем, но его раздражительность, вспыльчивость, скоропалительные решения очень пугали знать. Своими необдуманными действиями он к концу 1800 г. оттолкнул от себя даже тех, кто потенциально мог бы быть его сторонником. Преданные и исполнительные люди часто попадали в опалу из-за пустяков.

Полковник конногвардейцев Саблуков, автор прекраснейших в своей точности и честности записок о времени Павла I, так охарактеризовал императора: «…Это был человек в душе вполне доброжелательный, великодушный, готовый прощать обиды, повиниться в своих ошибках. Он высоко ценил правду, ненавидел ложь и обман, заботился о правосудии и беспощадно преследовал всякие злоупотребления, в особенности же лихоимство и взяточничество». Но мемуарист тотчас же добавляет, что все эти высокие качества сводились на нет из-за «…несдержанности, чрезвычайной раздражительности, неразумной и нетерпеливой требовательности беспрекословного повиновения»[34]. Нестабильность положения любого человека на государственной службе в то время прекрасно характеризуют несколько строк Саблукова, который вспоминал: «…У нас вошло в обычай, будучи в карауле, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапной ссылки»[35]. Конечно, при такой ситуации было бы сложно ожидать, что рано или поздно не возникнет нечто большее, чем простое недовольство.

Тем не менее ропот знати, вполне возможно, остался бы лишь пустыми разговорами, если бы не помощь «доброжелателей». Для того чтобы недовольство превратилось в нечто осязаемое, требовалась организационная сила и материальные средства. Этой силой явился английский посол Уитворт. Уже старые историки говорили об его участии в заговоре. Так, известный русский дореволюционный историк Валишевский считал, что Англия, вероятно, субсидировала заговорщиков.