Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки - [96]

Хорошо это или плохо? – тот же вопрос, что и такой: а что стало с теми проблемами, попыткой решения которых и являлось бит-движение с его литературой и образом жизни? А главной проблемой, как мы неоднократно видели, являлось возвращение вытесненного. Факт возвращения был налицо, и от него нельзя было отмахнуться. Но что со всем этим делать, учитывая то, что нужно как-то сохранить наследие Просвещения, которое составляет ядро всего Западного мира, закат которого напророчил вредный Шпенглер, включая сюда науку, политику, экономику? Это задача на миллион, задача для целого скопища гениев, которые стали, как по заказу, появляться на зов разрешения этой задачи.

*

Постмодернизм и рынок неразделимы, местами и вовсе не отличимы. В их основании лежит один и тот же принцип: означаемое – ничто, означающее – всё. Пустой знак порабощает вещь, поэтому количество вытесняет качество – будь то в деньгах, будь то в принципиальной полисемии всех возможных смыслов. Сами деньги при этом ничего не стоят, однако всё стоит денег, но и эта абсолютная конвертируемость всего в деньги и денег во всё ставит деньги надо всем остальным в виде главного мирового блага. Так и в культуре постмодерна: дискурс превыше всего, потому что любые смыслы в конечном итоге переводимы в самые общие дискурсивные структуры, поэтому именно структурализм в наряде чуть более либерального и заковыристого постструктурализма является основополагающей философией эпохи постмодерна; неправда, что он ушел в прошлое – он провел успешный ребрендинг, рассеявшись по различиям и потокам, став тем самым всесильным, ибо неуловимым; так, Делез, Деррида, Бодрийяр сотоварищи еще большие структуралисты, чем сами структуралисты, как, к примеру, и Ленин был большим марксистом, чем сам Маркс.

Отсюда нетрудно установить следующую корреляцию: постмодерн существует только на рынке – рынке искусства или, к примеру, рынке философии, – но и рынок не более, чем некий постмодернистский архидискурс, наиболее обнаженная и чистая дискурсивная структура из всех возможных. Пока одно без остатка конвертируется в другое, и нет ничего, что могло бы противиться этому закону законов: будет здрав капитализм и его шизофрения – будет цвести либеральная экономика и катехизис прав человека, проштампованный на атомных боеголовках.

Только это позволяет ястребу постмодернизма и рынка Энди Уорхолу заявлять: «Я не разбираюсь ни в чем, кроме ЗЕЛЕНЫХ БАНКНОТ»[222] – да так, что после этого никто не плюет на его растрепанную макушку, совсем напротив – все выстраиваются в очередь чтобы пожать его вялую нежную ручку. Но битники – те ведь никак не претендовали на роли счастливых и сытых идиотов. Что же случилось с ними? Самое страшное: они проиграли свою войну, потому что против своей изначальной воли сделались рынком, сделались постмодернизмом. И после этого никого не смутит, что Гинзберг продается миллионными тиражами, а давно покойный Керуак – вот поистине постмодернистский ход! – умудряется рекламировать джинсы. Рынок победит даже мертвых.

Битники воевали за негативность, но они проиграли эту войну. Почему? Видимо, потому, что они воевали только за негативность, ослабив рефлексию и упустив главное: негативность есть неотъемлемая часть системы. Вытесненное всегда вытеснялось и будет теперь вытесняться для того, чтобы затем возвращаться. Оно возвращалось, чтобы быть вытесненным. Невидимая рука рынка, иначе не скажешь.

А вместе с тем ясно, что в это же время и по тем же причинам вой ну за возвращенную негативность проиграл и весь западный мир. Всеядному status quo опять удалось заглотить свою тень и не подавиться. Сделав из негативного часть подростковой поп-культуры, это общество вновь обратило Иное в То же самое и, как всегда, положило его в основание своей вечной сохранности. Что будет дальше – неясно, ибо на этот раз молодежным бунтом с его сексом, наркотиками и рок-н-роллом не обойтись – всё это стало частью просвещенного позитума, а значит, утратило силу отрицания. S, D & R» n»R – вульгарная скука, а не революция. Теперь негативность может вернуться только в гораздо более разрушительных масштабах – и в то же время мы знаем, что вообще не вернуться она не может, ибо она всегда рядом, тащится тенью за позитивным и общепринятым.

Возможно, послевоенный мир представил западной цивилизации шанс разобраться со своей тенью самостоятельно, изнутри своей собственной истории. Возможно, это был шанс чего-то нового, может быть, несистемного. Но шанс был упущен и скормлен голодному рынку. И после этого, уже к новому веку, стало вдруг ясно, что отныне негативность будет возвращаться не изнутри, а извне, и можно ли с этим так запросто справиться, скажем, с помощью рынка – это болезненный и открытый вопрос. Во всяком случае, футболок с Усамой бен Ладеном я еще не видел, но они меня нисколько не удивят.

*

Когда-то Хоркхаймер и Адорно писали следующее: «Здесь, в Америке, не существует никакого различия между самим человеком и его экономической участью. Никто не является чем бы то ни было иным, кроме как своим состоянием, своим доходом, своим положением, своими шансами. Маска экономического положения и то, что находится под ней, совпадают в сознании людей, включая и тех, о ком идет речь, вплоть до мельчайшей морщинки. Каждый стоит ровно столько, сколько он зарабатывает, каждый зарабатывает ровно столько, чего он стоит. То, чем он является, он узнает, испытывая превратности своего экономического существования. И иначе знать себя ему не дано»