Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки - [95]
Возвращаясь к приснопамятной дихотомии модерна и постмодерна, без которой в области современного дискурса о культуре обойтись как минимум трудно, возьмем ее наконец в ракурсе нашей исходной проблемы негативности. Тем более что именно в таком ракурсе граница между указанными явлениями проводится очень отчетливо. С одной стороны, модерн совершенно определенно питается мощной энергией отрицания. Так, строго отрицательной, даже разрушительной была первая и главная битва модерна, именно благодаря которой всё в дальнейшей его судьбе получило исчерпывающую легитимацию – я говорю о победе над религией. Только устранив Бога и всю его свиту, модерн, бряцая победоносной наукой, будто пудовой палицей, пошел брать города и королевские замки. В этом смысле наука, сколько бы ни содержалось в ней светлой истины, начиналась как очень эффективный идеологический инструмент.
Так или иначе, отрицать было что: к примеру, очень скоро покатились августейшие головы, подпала под жесткие санкции метафизика (либо служанка науки, либо поди прочь) и тому подобное. Модерн обернулся цветущим рассадником революций и инкубатором революционеров, так велик был его изначальный отрицательный импульс. Коперниканская в науке, лютеранская в теологии, картезианская в философии, английская, французская, русская и прочие в политике – несть им числа, и всё это гидроголовый модерн. И так до весьма ощутимого предела: и Гитлер – это модерн, и Сталин – это модерн, и Черчилль, тоже не ангел, модерн, и даже Трумэн и Линдон Джонсон вполне себе модернисты. Всё дело в том, что модерн по определению прогрессивен, он равен новому, а всякое новое равно усилию по отрицанию старого.
Однако не так с постмодерном. Мы не погрешим против истины, если возьмемся утверждать, что первофеномен ситуации постмодерна – это радикальный и повсеместный отказ от идеи нового. Это было главное – первое и последнее – отрицание в постмодерне, после него начались одни утверждения. Если нет и не может быть ничего нового, то абсолютно всё имеет право на равное сосуществование в рамках общекультурного, или единого культурологического, дискурса (пускай такого и нет в помине, мы просто сделаем грубое обобщение). Об этом мы уже говорили: постмодернистская парадигма уравнивает сырое с вареным, черное с белым, дар Божий с яичницей, Шекспира с Арцыбашевым и прочее с прочим. Вот тот самый музей, из которого нам пока что нет выхода, тот самый музей, в котором с большим для себя удивлением (впрочем, кто с большим, кто с меньшим) обнаружили себя битники. Эта безвыходная музейная ситуация имеет множество равноинтересных и равнозначимых, как водится в постмодерне, интерпретаций: от общества спектакля неистового Ги Дебора до конца истории и последнего человека скоморошистого Фрэнсиса Фукуямы. И у всех у них есть общий знаменатель: все они демонстрируют абсолютно позитивную картину мира. Всегда говори «да».
По Ги Дебору, спектакль есть форма идиотически веселого, праздничного утверждения всех составляющих данного status quo: «Спектакль – это повсеместное утверждение выбора, который уже был сделан в производстве, не говоря уже о последующем потреблении»[220]. Фукуяма, человек противоположной Дебору политической, да, видимо, и экзистенциальной позиции, трактует конец истории именно как конец антагонизма, то есть, собственно, отрицания (напомню, что всё это уже было выработано Гегелем и Кожевом; другой вопрос, что они – как модернисты – утверждали это в качестве проекта, а Фукуяма – как постмодернист – утверждает это в качестве данности). Последний человек есть позитивный человек, человек конца идеологии, ставшего идеологией[221], человек, отдавший свое право вето ради сытости и прочих чудесных благ американизированной, глобализированной, макдональдизированной (да-да, так тоже говорят) цивилизации. Европа закатилась под кровать – со стыда, не иначе. Той негативной свободы, о которой говорил модернист Сартр, последний человек лишен начисто, но взамен он получает своеобразную положительную свободу – свободу кивать с белоснежной улыбкой, как в рекламе зубной пасты или, с чем черт ни шутит, молочного шоколада, свободу соглашаться со всем, чем переполнено общество спектакля, потребления и прочих гражданских благ. Вспомним, как еще у Ницше последние люди мигали друг другу и двигали челюстями, как коровы на лугу, недоставало только дружного «му», мягко проносящегося над альпийским лугом, но отсутствие звука с лихвой компенсирует энергичная поп-музыка.
Нет смысла спорить, хорошо это или плохо, – тут важно другое: проектам из прошлого, основанным на примате негативности, в нашем счастливом постмодернистском будущем места нет. Точнее, иначе: место как раз-таки есть, но на правах еще одного музейного экспоната, но не на правах, побойтесь бога, революции. Просто все революции уже закончились, не оставив по себе ни толики развитого социализма. Теперь, как говорится, дискотека.
Превратившись в поп-культуру, битники заметно помолодели. Я полагаю, сегодня основными потребителями бит-литературы являются подростки. Это обстоятельство многое говорит о той самой мечте, которая лежала в основе всего бит-движения: с уровня целого общества и его страстного пути к революции она перешла на уровень возраста и пубертатного пути рядового подростка – через ряд кризисов, через протест и желание попробовать всё, что нельзя, к «сознательной взрослой жизни» (к «Нормальному Сознанию», если вспомнить Берроуза). Все вернулось обратно – к красавчику Джеймсу Дину.
В данной книге историк философии, литератор и популярный лектор Дмитрий Хаустов вводит читателя в интересный и запутанный мир философии постмодерна, где обитают такие яркие и оригинальные фигуры, как Жан Бодрийяр, Жак Деррида, Жиль Делез и другие. Обладая талантом говорить просто о сложном, автор помогает сориентироваться в актуальном пространстве постсовременной мысли.
В этой книге, идейном продолжении «Битников», литератор и историк философии Дмитрий Хаустов предлагает читателю поближе познакомиться с культовым американским писателем и поэтом Чарльзом Буковски. Что скрывается за мифом «Буковски» – маргинала для маргиналов, скандального и сентиментального, брутального и трогательного, вечно пьяного мастера слова? В поисках неуловимой идентичности Буковски автор обращается к его насыщенной биографии, к истории американской литературы, концептам современной философии, культурно-историческому контексту, и, главное, к блестящим текстам великого хулигана XX века.
В Тибетской книге мертвых описана типичная посмертная участь неподготовленного человека, каких среди нас – большинство. Ее цель – помочь нам, объяснить, каким именно образом наши поступки и психические состояния влияют на наше посмертье. Но ценность Тибетской книги мертвых заключается не только в подготовке к смерти. Нет никакой необходимости умирать, чтобы воспользоваться ее советами. Они настолько психологичны и применимы в нашей теперешней жизни, что ими можно и нужно руководствоваться прямо сейчас, не дожидаясь последнего часа.
На основе анализа уникальных средневековых источников известный российский востоковед Александр Игнатенко прослеживает влияние категории Зеркало на становление исламской спекулятивной мысли – философии, теологии, теоретического мистицизма, этики. Эта категория, начавшая формироваться в Коране и хадисах (исламском Предании) и находившаяся в постоянной динамике, стала системообразующей для ислама – определявшей не только то или иное решение конкретных философских и теологических проблем, но и общее направление и конечные результаты эволюции спекулятивной мысли в культуре, в которой действовало табу на изображение живых одухотворенных существ.
Книга посвящена жизни и творчеству М. В. Ломоносова (1711—1765), выдающегося русского ученого, естествоиспытателя, основоположника физической химии, философа, историка, поэта. Основное внимание автор уделяет философским взглядам ученого, его материалистической «корпускулярной философии».Для широкого круга читателей.
Русская натурфилософская проза представлена в пособии как самостоятельное идейно-эстетическое явление литературного процесса второй половины ХХ века со своими специфическими свойствами, наиболее отчетливо проявившимися в сфере философии природы, мифологии природы и эстетики природы. В основу изучения произведений русской и русскоязычной литературы положен комплексный подход, позволяющий разносторонне раскрыть их художественный смысл.Для студентов, аспирантов и преподавателей филологических факультетов вузов.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.
В монографии раскрыты научные и философские основания ноосферного прорыва России в свое будущее в XXI веке. Позитивная футурология предполагает концепцию ноосферной стратегии развития России, которая позволит ей избежать экологической гибели и позиционировать ноосферную модель избавления человечества от исчезновения в XXI веке. Книга адресована широкому кругу интеллектуальных читателей, небезразличных к судьбам России, человеческого разума и человечества. Основная идейная линия произведения восходит к учению В.И.