Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки - [65]
Я полагаю, что для ответа на этот вопрос хорошо бы сравнить модели знакового общества потребления с другой теоретической моделью, такой, которая исходила бы скорее из тела, а не из знака, скорее из плоти, а не из языка. Лучший пример, который я в этом смысле могу подобрать, – это работа Мишеля Фуко «Надзирать и наказывать», появившаяся через 5 лет после «Общества потребления» Жана Бодрийяра. Бегло разметим ее ключевые тезисы.
Фуко выстраивает грандиозную генеалогию тех перемен, которые в эпоху Модерн коснулись отношений тела и власти. Изначально всякая власть – это власть над телом, в самом прямом и реалистичном смысле: безраздельная власть над человеческой плотью. Феодальное, а далее абсолютистское общество знало в этом вопросе наивысший толк: ужасающая картина казни Дамьена, которую Фуко с холодным изяществом предпосылает своему повествованию, отчетливо демонстрирует все детали рядовой процедуры отправления власти над плотью. При полном скоплении народа, охочего до нездоровых зрелищ, палач как воплощение разящей руки монарха истязает тело преступника, последовательно и мастеровито запечатлевая на нем собственно самое власть, ее печать и ее портрет. В этом разрезе иметь власть означает иметь возможность подвергнуть тело подвластного любому испытанию, исходящему из глубин вашей воли. Поэтому тело человека для субъекта власти есть просто некая вещь, с которой можно не церемониться и распоряжаться ею в соответствии со своими прихотями.
Пожалуй, именно такое понимание власти прежде всего и приходит в голову нам, людям не столь искушенным, как господин Фуко. Но он идет дальше и демонстрирует, что со временем европейское общество меняло свое отношение к власти, а вместе с тем и свое понимание властного отношения между этой самой властью и телом подвластного. Плоть его перестает быть главной мишенью суда, а наказание перестает быть неким театром, сценой чудовищной пытки. Зрелище постепенно исчезает с глаз праздной толпы, наказание становится сокрытым и тайным. Если ранее оно было зримо, теперь оно неотвратимо, но потаенно: «Итак, в начале XIX века исчезает грандиозное зрелище физического наказания; избегают казнимого тела; из наказания исключается театрализация страдания. Начинается эра карательной сдержанности»[175]. Теперь начинают воздействовать не на тело, а на душу, наказывают не плоть, но личность и всё, что составляет это понятие (к слову, и само понятие начинает формироваться и формулироваться параллельно процессу наказания его референта, но это уже отдельный сюжет).
Всё это отражает, конечно, некие объективные общественно-исторические процессы. Власть суверена теперь ограничивается – стоит ли говорить, что в связи с этим более не корректно называть его «сувереном»?.. Субъект власти более не может просто мстить своему обидчику, тому, кто посмел посягнуть на его былой суверенитет и поставить его величие под сомнение. Месть отныне сменяется наказанием, у которого, в свою очередь, есть своя собственная прагматика. Власть осознает, что для более эффективного контроля над общественным телом необходима не жестокость и мстительность (они-то, напротив, могут и навредить), но скорее знание и тонкое искусство – хорошо отлаженная система разветвленных мероприятий, механизмов, приемов, которым под силу внедрить власть в самые далекие уголки общества, которые, конечно, едва ли доступны туповатой в своей грубости театрализованной пытке на глазах у разгоряченного, как уличная девка, плебса.
Итак, прагматика наказания, о которой я уже сказал, имеет следующий характер: «Надо рассчитывать наказание, памятуя о его возможном повторении, а не в зависимости от характера преступления. Надо принимать во внимание будущий беспорядок, а не прошлое правонарушение. Надо добиваться того, чтобы у злоумышленника не возникло желание повторить преступление и чтобы возможность появления подражателей была исключена»[176]. Фуко расчленяет эту новую прагматику на составляющие ее элементы и проводит их кропотливую опись. Кратко восстановим ее для наглядности.
Прагматика наказания должна подчиняться строгой системе правил. Правило минимального количества: «Преступление совершается потому, что обеспечивает определенные выгоды. Если связать с идеей преступления идею скорее невыгоды, нежели выгоды, оно перестанет быть желанным»[177].
Правило достаточной идеальности: «Наказание должно использовать не тело, а представление. Или, точнее, если оно использует тело, то не столько как субъекта, переживающего боль, сколько как объект представления: воспоминание о боли должно предотвратить повторение преступления, точно так же как зрелище, сколь угодно искусственное, физического наказания может предотвратить распространение заразы преступления»[178].
Правило побочных эффектов: «Наказание должно оказывать наибольшее воздействие на тех, кто еще не совершил проступка…»[179]
Правило абсолютной достоверности: «Мысль о всяком преступлении и ожидаемой от него выгоде должна быть связана с мыслью о наказании и его результате – совершенно определенной невыгоде, связь между ними должна расцениваться как необходимая и неразрывная»
В данной книге историк философии, литератор и популярный лектор Дмитрий Хаустов вводит читателя в интересный и запутанный мир философии постмодерна, где обитают такие яркие и оригинальные фигуры, как Жан Бодрийяр, Жак Деррида, Жиль Делез и другие. Обладая талантом говорить просто о сложном, автор помогает сориентироваться в актуальном пространстве постсовременной мысли.
В этой книге, идейном продолжении «Битников», литератор и историк философии Дмитрий Хаустов предлагает читателю поближе познакомиться с культовым американским писателем и поэтом Чарльзом Буковски. Что скрывается за мифом «Буковски» – маргинала для маргиналов, скандального и сентиментального, брутального и трогательного, вечно пьяного мастера слова? В поисках неуловимой идентичности Буковски автор обращается к его насыщенной биографии, к истории американской литературы, концептам современной философии, культурно-историческому контексту, и, главное, к блестящим текстам великого хулигана XX века.
В книге представлено исследование формирования идеи понятия у Гегеля, его способа мышления, а также идеи "несчастного сознания". Философия Гегеля не может быть сведена к нескольким логическим формулам. Или, скорее, эти формулы скрывают нечто такое, что с самого начала не является чисто логическим. Диалектика, прежде чем быть методом, представляет собой опыт, на основе которого Гегель переходит от одной идеи к другой. Негативность — это само движение разума, посредством которого он всегда выходит за пределы того, чем является.
В Тибетской книге мертвых описана типичная посмертная участь неподготовленного человека, каких среди нас – большинство. Ее цель – помочь нам, объяснить, каким именно образом наши поступки и психические состояния влияют на наше посмертье. Но ценность Тибетской книги мертвых заключается не только в подготовке к смерти. Нет никакой необходимости умирать, чтобы воспользоваться ее советами. Они настолько психологичны и применимы в нашей теперешней жизни, что ими можно и нужно руководствоваться прямо сейчас, не дожидаясь последнего часа.
На основе анализа уникальных средневековых источников известный российский востоковед Александр Игнатенко прослеживает влияние категории Зеркало на становление исламской спекулятивной мысли – философии, теологии, теоретического мистицизма, этики. Эта категория, начавшая формироваться в Коране и хадисах (исламском Предании) и находившаяся в постоянной динамике, стала системообразующей для ислама – определявшей не только то или иное решение конкретных философских и теологических проблем, но и общее направление и конечные результаты эволюции спекулятивной мысли в культуре, в которой действовало табу на изображение живых одухотворенных существ.
Книга посвящена жизни и творчеству М. В. Ломоносова (1711—1765), выдающегося русского ученого, естествоиспытателя, основоположника физической химии, философа, историка, поэта. Основное внимание автор уделяет философским взглядам ученого, его материалистической «корпускулярной философии».Для широкого круга читателей.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.
В монографии раскрыты научные и философские основания ноосферного прорыва России в свое будущее в XXI веке. Позитивная футурология предполагает концепцию ноосферной стратегии развития России, которая позволит ей избежать экологической гибели и позиционировать ноосферную модель избавления человечества от исчезновения в XXI веке. Книга адресована широкому кругу интеллектуальных читателей, небезразличных к судьбам России, человеческого разума и человечества. Основная идейная линия произведения восходит к учению В.И.