Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки - [67]
Дело вот в чем: власть позитивна. Следовательно, только в негативности можно надеяться на утопию – освобождение, или возвращение райского, адамического состояния безвластия, в котором единственной техникой, прочно вписанной в блаженное тело прачеловека, была беспамятная и безболезненная а-техния… Перед лицом позитивности власти только негация оказывается в состоянии сохранить дисциплинарно репрессируемую надежду.
Только что мы реконструировали две искусные теоретические модели, каждая из которых на свой лад представляет объект, который со стороны может показаться практически идентичным. Безусловно, в необходимом и необратимом потреблении знаков у Бодрийяра и в не менее строгом вписывании практик подчинения в тела индивидов у Фуко речь одинаково идет о некой власти и некой зависимости. Общественная знаковая система владеет своим потребителем не меньше, чем дисциплинарная власть, и последняя вписывает в своего носителя зависимость от своего приказа так же, как общество потребления предписывает homo consumans потреблять знаки.
В то же время, как кажется, есть и отличия. Лучше всего их сформулировал сам Жан Бодрийяр, посвятив небольшой, но репрезентативный текст критике «Надзирать и наказывать», где центральное место отводится как раз тем непримиримым противоречиям, которыми отмечены подходы двух авторов к своему по видимости тождественному объекту. Книга красноречиво озаглавлена «Забыть Фуко».
По уверениям Бодрийяра, нам надо забыть Фуко потому что последний умело и мастеровито хоронит предмет своих изысканий в том самом ученом дискурсе, который он об этом предмете выстраивает. Так, Фуко напоминает странного человека, который ворует левой рукой именно то, что с таким трудом добывает правой. Дискурс о власти, разворачиваемый Фуко, и есть единственный след той, казалось бы, реальной власти, от которой в этом мире остались только слова, то есть, собственно, дискурс. В тот момент, когда возникает дискурс о власти, исчезает самое власть – она тонет в гиперреальности той симуляции, которой по отношении к ней и выступает одноименный дискурс. Старый парадокс: когда говоришь «телега», телега ведь не выезжает из твоего рта.
Слово Бодрийяру: «То же можно сказать и о книге «Надзирать и наказывать», о ее теории дисциплины, паноптики и прозрачности. Превосходная, но уже отошедшая в прошлое теория. Теория контроля через объективирующий взгляд, даже если он размельчен до уровня микроустройств, отошла в прошлое. Без сомнения, механизм симуляции так же далек от стратегии прозрачности, как эта последняя – от непосредственной и символической операции наказания, описанного Фуко»[187].
Перебрав в уме все остальные сюжеты Фуко, мы по той же самой логике сможем и их объявить симулякрами, потонувшими в волнах всё той же медоточивой речи. Сказанное о власти справедливо и применительно к сексуальности: «Барт сказал о Японии: „Сексуальность там существует в сексе и больше нигде. В Соединенных Штатах сексуальность существует повсюду, кроме секса“. А что, если секса больше не существует в самом сексе? Без сомнения, сексуальное освобождение, порнография и т. д. – все это свидетельствует, что мы присутствуем при агонии сексуального разума»[188]. Мы, разумеется, можем пойти и дальше – скажем, распространив аргументы Бодрийяра на самого Бодрийяра, сказав, что он, конечно, говорит вовсе не о Фуко, но только о симулякре Фуко, потому что реальный Фуко с головой исчез в пучине критического дискурса, и забывать, следовательно, нам надо не Фуко, но лишь его дискурсивный симулякр… Но мы не пойдем этой затоптанной дорогой.
Все титульные теоретические дискурсы нашего времени, таким образом, превращены в этакие модели или машины симуляции, которые, вбирая в себя некий объект, до того отвечавший принципу реальности, на выходе выдают сплошное подобие, очередной теоретический, слишком теоретический симулякр. Выдающиеся махины критики и подозрения, такие как марксизм или психоанализ, – всё это отжившая индустрия, как на конвейерной ленте производящая критические слова, в который тонут некогда реальные вещи. Тем же самым образом, которым, мы видели, вещь теряется в потреблении, в другом виде современного потребления – скажем так, теоретического, – теряются такие объекты, как власть, секс и производственные отношения.
Фуко виновен в том, что он не увидел гиперреальности своего теоретического дискурса. Мы не будем здесь выяснять, насколько справедливы обвинения Бодрийяра. Ограничимся тем, что попытаемся подвесить суть его колких нападок. Фуко всё еще одержим принципом реальности, он наивно верит в вещи, тогда как мир вещей давно канул в Лету, и сам Фуко, и все его современники с головой пребывают в мире сплошной симуляции, мире знаков и потребления – в мире
