Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки - [45]
Однако вражеский страх говорит о поборниках нового опыта больше, чем некоторые их тексты и саморепрезентации. Страх означает, что время уже изменилось, ибо нет страха там, где всё идет своим чередом. Теперь обывателям, таким как Подгорец, неуютно в этом мире – они ощущают крушение вертикали и смерть единого и единственного закона самым своим нутром, и это ощущение хоронит их самих. В новом мире и старому человеку придется поменяться, во всяком случае, он не сможет вести себя так, будто ничего не произошло. При этом ему не обязательно становиться битником или хипстером. Перед ним открывается другая возможность – стать просвещенным потребителем, увидеть в насилии и разврате форму товара и, в обычной жизни держась от всего этого подальше, в минуты досуга предаваться когда-то постыдному удовольствию созерцания маргинальных образов по телевидению и в кино. Вот это и будет по-настоящему антиинтеллектуальным жестом: обезвредить насыщенный и опасный образ, поместив его на конвейерную ленту потребления знаков; обезвредив его, приступить к потреблению, полностью переформатировав свой опыт с критической активности в манящую диванную пассивность.
В итоге рядовой обыватель, ставший рядовым потребителем, некогда полный озлобленного страха и мечтавший об отмщении, победил бунтаря-битника – он перенес бунт последнего в потребительскую корзину, тем самым купив, приручив маргинальный опыт, которого теперь нельзя было бояться. Когда битники вышли в резерв истории, обыватель остался на своем месте: он с наслаждением потреблял рафинированный опыт битника, не вставая с кресла. Подгорец отомстил Керуаку сотоварищи, превратив их в блокбастер. Гуманнее было бы перебить их голыми руками.
Керуака действительно приманивает всё то, что фанатик уютной евро-американской цивилизации брезгливо называет примитивизмом – это для битников общее место. Конец романа «На дороге» подводит Дина и Сала к обочине американского мира, к границе с темным, примитивным миром Мексики.
Ослепительный опыт Другого приманивает с той же двойственной силой, как у инстинкта смерти: «Совсем не так едешь по Каролине, или по Техасу, или по Аризоне, или по Иллинойсу; но так мы ехали по миру туда, где наконец сможем познать самих себя среди индейцев-феллахов мира – того племени, что есть сама суть основного, первобытного, воющего человечества, племени, охватившего поясом экваториальный живот мира от Малайи (длинного ногтя Китая) до Индии – великого субконтинента, до Аравии, до Марокко, до тех же пустынь и джунглей Мексики, по волнам до Полинезии, до мистического Сиама, укутанного в желтый халат, и снова по кругу, по кругу, так что слышишь один и тот же надрывный вой и у вросших в землю стен Кадиса в Испании, и за 12.000 миль оттуда – в глубинах Бенареса, Столицы Мира. Сомнений быть не могло: эти люди – настоящие индейцы, а вовсе не Педры и Панчи из глупых баек цивилизованной Америки – у них высокие скулы, раскосые глаза и мягкие повадки; они не дураки, они не шуты, они – великие, суровые индейцы, они – источник человечества и отцы его. Пусть волны морские принадлежат китайцам, суша – владение индейцев. Они в пустыне, именуемой «историей», такая же суть, как камни – в пустыне земной. И они знали это, когда мы проезжали мимо – якобы значимые толстосумы-американцы, приехавшие порезвиться на земле, – но ничего не говорили. Ибо когда опустошение нагрянет в мир „истории“ и Апокалипсис феллахов снова возвратится – уже в который раз, – люди будут все так же неподвижно глядеть теми же самыми глазами и из пещер Мексики, и из пещер Бали, где все начиналось, где нянчили Адама и учили его знать»[103]. Гинзберг писал о том, «как удалялись в Мексику чтобы ширяться без страха»[104], но одним этим дело, очевидно, не ограничивалось.
Двойственность этого притягательного опыта состоит в том, что он ассоциируется одновременно с величием гордых праисторических народов, которые всегда были тут и впредь тут останутся, но также и с грозными образами Апокалипсиса, конца мира. Как возможно такое, что миру придет конец, но древние феллахи останутся на своих родовых местах? Или речь идет о частном Апокалипсисе, конце именно просвещенного мира, тщеславного мира цивилизации, который забыл о своей безопасности, слишком увлекшись атакой на «примитивный» мир?
Это общее место: апокалиптические видения Керуака, Гинзберга, Корсо, их путешествия в таинственный дикий мир, как образцовое путешествие Берроуза в его «Письмах Яхе». Неизменна эта упрямая корреляция: величие примитивного мира и убожество мира цивилизованного, причем существенно, что симпатии битников явно не в пользу просвещенных Европы и США… Из стихов Гинзберга:
В данной книге историк философии, литератор и популярный лектор Дмитрий Хаустов вводит читателя в интересный и запутанный мир философии постмодерна, где обитают такие яркие и оригинальные фигуры, как Жан Бодрийяр, Жак Деррида, Жиль Делез и другие. Обладая талантом говорить просто о сложном, автор помогает сориентироваться в актуальном пространстве постсовременной мысли.
В этой книге, идейном продолжении «Битников», литератор и историк философии Дмитрий Хаустов предлагает читателю поближе познакомиться с культовым американским писателем и поэтом Чарльзом Буковски. Что скрывается за мифом «Буковски» – маргинала для маргиналов, скандального и сентиментального, брутального и трогательного, вечно пьяного мастера слова? В поисках неуловимой идентичности Буковски автор обращается к его насыщенной биографии, к истории американской литературы, концептам современной философии, культурно-историческому контексту, и, главное, к блестящим текстам великого хулигана XX века.
В Тибетской книге мертвых описана типичная посмертная участь неподготовленного человека, каких среди нас – большинство. Ее цель – помочь нам, объяснить, каким именно образом наши поступки и психические состояния влияют на наше посмертье. Но ценность Тибетской книги мертвых заключается не только в подготовке к смерти. Нет никакой необходимости умирать, чтобы воспользоваться ее советами. Они настолько психологичны и применимы в нашей теперешней жизни, что ими можно и нужно руководствоваться прямо сейчас, не дожидаясь последнего часа.
На основе анализа уникальных средневековых источников известный российский востоковед Александр Игнатенко прослеживает влияние категории Зеркало на становление исламской спекулятивной мысли – философии, теологии, теоретического мистицизма, этики. Эта категория, начавшая формироваться в Коране и хадисах (исламском Предании) и находившаяся в постоянной динамике, стала системообразующей для ислама – определявшей не только то или иное решение конкретных философских и теологических проблем, но и общее направление и конечные результаты эволюции спекулятивной мысли в культуре, в которой действовало табу на изображение живых одухотворенных существ.
Книга посвящена жизни и творчеству М. В. Ломоносова (1711—1765), выдающегося русского ученого, естествоиспытателя, основоположника физической химии, философа, историка, поэта. Основное внимание автор уделяет философским взглядам ученого, его материалистической «корпускулярной философии».Для широкого круга читателей.
Русская натурфилософская проза представлена в пособии как самостоятельное идейно-эстетическое явление литературного процесса второй половины ХХ века со своими специфическими свойствами, наиболее отчетливо проявившимися в сфере философии природы, мифологии природы и эстетики природы. В основу изучения произведений русской и русскоязычной литературы положен комплексный подход, позволяющий разносторонне раскрыть их художественный смысл.Для студентов, аспирантов и преподавателей филологических факультетов вузов.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.
В монографии раскрыты научные и философские основания ноосферного прорыва России в свое будущее в XXI веке. Позитивная футурология предполагает концепцию ноосферной стратегии развития России, которая позволит ей избежать экологической гибели и позиционировать ноосферную модель избавления человечества от исчезновения в XXI веке. Книга адресована широкому кругу интеллектуальных читателей, небезразличных к судьбам России, человеческого разума и человечества. Основная идейная линия произведения восходит к учению В.И.