Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки - [43]
Ближе к концу романа образ отца окончательно банализируется, призрак обретает плоть и становится обыденным. Дин говорит: «Знаешь, я недавно написал своему старику в тюрьму, в Сиэтл – на днях получил от него первое письмо за все эти годы»… «Значит, он поехал в Сиэтл? – И угодил прямиком в грязную тюрягу. – А где он был? – В Техасе, в Техасе…»[92]
С этого момента, полагаю, меняется и образ самого Дина Мориарти, пророка без своего отечества – потому что без отца. Параллель с евангелием, то есть с благой вестью о том, что сын Божий взял на себя все наши грехи, умерев и третьего дня воскреснув, перестает работать, если мы принимаем концепцию смерти Отца, смерти Бога, если и сам Дин в какой-то момент совсем забывает о том, что поиск отца – его сокровенная цель. Или так: евангелие выворачивается наизнанку, становится человеческим – слишком человеческим, без божественного сыновства и, безусловно, без воскресения из мертвых (мы ни за что не поверим, что Дин Мориарти бессмертен). Тогда вопрос встанет так: возможно ли евангелие без Отца, без Бога, и если да, то каким оно будет? Пожалуй, «На дороге» представляет собой развернутый ответ на этот вопрос – это опыт религии без религии, мистики без мистики, духовности в дивном новом мире, в котором понятие духа теряет всякий смысл. В мире промышленной секуляризации.
Мир меняется, и теперь, с этой абстрактной смертью отца, внезапно меняется весь сакральный ландшафт и сам человек в нем, ибо меняется идея мира, и евангелие уже не подходит для того, чтобы исчерпывающим образом его, этот мир, охарактеризовать. Смерть отца, то есть забвение трансцендентного, крушение ценности, есть прежде всего опрокидывание вертикали – фундаментальная перемена в самом восприятии мира, которое отныне становится горизонтальным. Лучшего места, чем США, для этого фокуса и придумать было нельзя.
Сердцевина этого нового и парадоксального религиозного опыта заключается в том, что меняется его локализация: опыт более не составляет нашего отношения с трансцендентным, он полностью переносится в имманентную плоскость. Теперь истина – это твое личное дело, и отец твой, в общем-то, кто угодно. Вместе с тем истинный опыт размывается, ибо все прежние понятия и значения, некогда конституировавшие трансцендентность опыта, в имманентной плоскости оказываются недействительными. Слово «бог» нам уже ничего не скажет, как и все прочие слова из традиционного религиозного вокабуляра. В немоте своей мы можем теперь только лепетать что-то невнятное или повторять многозначительное «Это».
«ЭТО, судя по всему, название религиозного принципа внутри себя, нечто подобное индуистскому атману»[93]. Впрочем, Атман (который, как известно, есть Брахман) нам, по тем же самым причинам, также не подойдет – оставим пустяшное ЭТО. В какой-то момент действительно в речах Дина ЭТО начинает вымещать ссылки на какого-то позабытого, ныне умершего отца. Один из примеров: «Вот, чувак, у того альтиста вчера ночью – у него ЭТО было; он раз нашел его, так уж и не упускал; я никогда еще не видел парня, который мог бы держаться так долго. – Мне хотелось узнать, что такое «ЭТО». – А-а, ну, – рассмеялся Дин, – ты спрашиваешь о не-у-ло-вимом – эхем!»[94] ЭТО неуловимо, поэтому даже «эхем» легко может занять его место. Эхем – или, скажем, у-ух: «… я буду чужим и странным, оборванным, как Пророк, который прошел через всю землю, чтобы донести до них темное Слово, и единственное Слово, которое у меня для них было, это «У-ух!»[95] Звучит как хлопок одной ладонью. Отказ от слов – ведущий принцип дзэн-буддизма, столь дорогого для Керуака и его героев, важного в этом контексте и для нас, но об этом поговорим чуть погодя.
А пока что для нас проясняется та притягательность фигуры Дина Мориарти для его последователя Сала Парадайза, да и для всех остальных, притягательность, которая сводит с ума и пугает одновременно. Притягательность эта состоит в том, что именно Дин обладает секретом того внутреннего религиозного опыта, который единственно возможен в мире рухнувшей трансцендентности. В старом мире, конечно, за этим секретом ходили к проповедникам и священнослужителям, но отныне им уже нечего нам сказать – из мира трагически и внезапно исчез самый объект их чаяний. Вчерашние учителя сегодня разве что функционеры пустого и жалкого аппарата, барыги народного опиума. Отныне, как сказано, секрет хранят такие как Дин – бродяги, безумцы, буйнопомешанные. За ними идут потому, что они обладают сакральным знанием – они знают, что такое ЭТО.
Знающий ЭТО, конечно, пророк, но сам образ пророка меняется, низводится на землю, становится смешным и нелепым: «Я вдруг понял, что Дин, благодаря своей невообразимо огромной череде грехов, становится Придурком, Блаженным, по самой своей участи – Святым.
– Ты не думаешь абсолютно ни о чем, кроме себя и своего проклятого оттяга. Тебя заботит лишь то, что болтается у тебя между ног, да еще сколько денег или удовольствий ты можешь получить от людей, а после этого ты их просто отшвыриваешь в сторону. Мало того, ты еще и ведешь себя очень глупо. Тебе никогда не приходит в голову, что жизнь – это серьезно и что есть люди, которые пытаются прожить ее с толком, вместо того чтобы все валять дурака.
