Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки - [46]
Здесь пока что красноречивая ирония, а вот в другом месте снова проговаривается мотив Апокалипсиса цивилизации в чистом, почти что документальном виде:
Теперь то Другое, которое неизбежно сопровождает Апокалипсис цивилизации, превращается в Абсолютно Другое, в марсианские НЛО, что-то предельно чуждое и дегуманизированное. Впрочем, Гинзберга это не особенно смущает.
Грегори Корсо – тот вообще преклоняется Бомбе в одноименной поэме, он верит в нее и поет ей страстный дифирамб:
Бомба смешивает всё в единое пятно недифференцированных элементов культур и цивилизаций, где настоящее опрокидывается в прошлое, где вообще всё становится Другим – одно для другого и каждое для самого себя, – в общем-то рынок, только рынок действительного конца истории.
Подобных апокалиптических репрезентаций другого (будем писать это слово со строчной) в литературном наследии бит-поколения наберется на отдельную антологию. Та навязчивая зачарованность, которой обращается для битников воображаемое диких и примитивных культур, имеет очевидное психоаналитическое значение. Если внутри своей стерильной и унифицированной культуры битники впадают в одержимость вытесненными и подавленными содержаниями сознания, то именно чужая культура – причем чем она радикальнее в своей чуждости, тем этот механизм непреложнее – становится соблазнительной проекцией вытесненного: теперь оно возвращается в образе другого, но нельзя впадать в заблуждение – это именно твое собственное вытесненное. В этом секрет притягательности дикаря, бессмертного индейца-феллаха, азиата, безумного красного русского, собственно, негра-хипстера и прочих фигур воображаемого эпоса или кошмара цивилизованного белого человека и гражданина. На деле то дикое не в этих фигурах, а в самом белом человеке. Битники доводят эту истину до рефлексивной ясности, и это помогает им преодолеть страх перед так называемыми примитивными культурами. Это страх не перед другим, но перед самим собой как другим. Так уж вышло, что русские не хотят красного «Ридерз Дайджеста», у них есть своя макулатура, – это не более чем просвещенная паранойя, как и кошмар темной, змейкой вьющейся в неизвестное Амазонки. Когда Грегори Корсо с помощью своей волшебной бомбы смешивает хотдог и Гомера, он проделывает расковывающий психоаналитический жест: он усваивает вытесненный образ другого (в данном случае древнего, неразвитого, мифологического), присваивая его своей повседневной реальности; он восстанавливает временную и пространственную целостность мира, избавляясь от невротического цивилизационного провинциализма.
Таким образом, нет ничего удивительного в том, что эмиссары просвещенного ancient regime вроде Нормана Подгореца занимают в отношении бит-поколения настолько непримиримую позицию. Они по-прежнему и по-манихейски делят мир на белое и черное, на цивилизацию и варварство, на Мы и Они, тогда как битники стремятся устранить это невротическое деление и обрести всечеловеческую целостность. Для обывателя они просто предатели, вставшие на сторону дикаря и сами ставшие дикарями, поэтому в их сторону летит проверенная временем критика, та, которую просвещенная цивилизация испокон веку рушила на головы чуждых, других культур и народов. Битник – это варвар в сердце цивилизации, как его учитель Артюр Рембо, в священном безумии заявлявший, что он раб, он негр, он дикарь – короче говоря, он просто другой.
Когда битники отправляются на юг, в темные и дикие места вроде Амазонки, они идут навстречу самим себе, другому в себе, который на уровне культурного кода репрезентирован в образе примитивного индейца. Этот индеец, бессмертный феллах и хозяин земли, обращается битниками в святого, в хранителя подлинной мудрости, ибо он и есть «Я» – в нем заключен секрет целостности единого сознания, где вытесненное и вытесняющее наконец-то примирены, сведены ко всеобщему образу. Как полагали романтики, только искусство (они называли его просто «поэзия») способно воссоздать эту целостность, дать ему силу высшей и всеохватной реальности, которая именуется мифом.
В данной книге историк философии, литератор и популярный лектор Дмитрий Хаустов вводит читателя в интересный и запутанный мир философии постмодерна, где обитают такие яркие и оригинальные фигуры, как Жан Бодрийяр, Жак Деррида, Жиль Делез и другие. Обладая талантом говорить просто о сложном, автор помогает сориентироваться в актуальном пространстве постсовременной мысли.
В этой книге, идейном продолжении «Битников», литератор и историк философии Дмитрий Хаустов предлагает читателю поближе познакомиться с культовым американским писателем и поэтом Чарльзом Буковски. Что скрывается за мифом «Буковски» – маргинала для маргиналов, скандального и сентиментального, брутального и трогательного, вечно пьяного мастера слова? В поисках неуловимой идентичности Буковски автор обращается к его насыщенной биографии, к истории американской литературы, концептам современной философии, культурно-историческому контексту, и, главное, к блестящим текстам великого хулигана XX века.
В Тибетской книге мертвых описана типичная посмертная участь неподготовленного человека, каких среди нас – большинство. Ее цель – помочь нам, объяснить, каким именно образом наши поступки и психические состояния влияют на наше посмертье. Но ценность Тибетской книги мертвых заключается не только в подготовке к смерти. Нет никакой необходимости умирать, чтобы воспользоваться ее советами. Они настолько психологичны и применимы в нашей теперешней жизни, что ими можно и нужно руководствоваться прямо сейчас, не дожидаясь последнего часа.
На основе анализа уникальных средневековых источников известный российский востоковед Александр Игнатенко прослеживает влияние категории Зеркало на становление исламской спекулятивной мысли – философии, теологии, теоретического мистицизма, этики. Эта категория, начавшая формироваться в Коране и хадисах (исламском Предании) и находившаяся в постоянной динамике, стала системообразующей для ислама – определявшей не только то или иное решение конкретных философских и теологических проблем, но и общее направление и конечные результаты эволюции спекулятивной мысли в культуре, в которой действовало табу на изображение живых одухотворенных существ.
Книга посвящена жизни и творчеству М. В. Ломоносова (1711—1765), выдающегося русского ученого, естествоиспытателя, основоположника физической химии, философа, историка, поэта. Основное внимание автор уделяет философским взглядам ученого, его материалистической «корпускулярной философии».Для широкого круга читателей.
Русская натурфилософская проза представлена в пособии как самостоятельное идейно-эстетическое явление литературного процесса второй половины ХХ века со своими специфическими свойствами, наиболее отчетливо проявившимися в сфере философии природы, мифологии природы и эстетики природы. В основу изучения произведений русской и русскоязычной литературы положен комплексный подход, позволяющий разносторонне раскрыть их художественный смысл.Для студентов, аспирантов и преподавателей филологических факультетов вузов.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.
В монографии раскрыты научные и философские основания ноосферного прорыва России в свое будущее в XXI веке. Позитивная футурология предполагает концепцию ноосферной стратегии развития России, которая позволит ей избежать экологической гибели и позиционировать ноосферную модель избавления человечества от исчезновения в XXI веке. Книга адресована широкому кругу интеллектуальных читателей, небезразличных к судьбам России, человеческого разума и человечества. Основная идейная линия произведения восходит к учению В.И.