Биография вечного дня - [87]

Другие прячутся во дворе, за стволами деревьев, а один парень занимает позицию немного дальше, под навесом. Фабрикант отпирает массивную дверь и почтительно вытягивается перед Еленой, ее мрачный вид обескураживает его.

— Прошу вас!

Оказавшись в просторном холле, выдержанном в темных тонах, с портретом жены хозяина во весь рост на северной стене, Кузман не в состоянии скрыть своего удивления:

— Вы одинокий?

— Вдовец, — поясняет хозяин уже более раскованно. — А дети на вилле… Впрочем, наверху живет моя мать, она уже не покидает кровати…

«И вам не страшно?» — порывается спросить Кузман, но подавляет свое любопытство. Хаджиянев, как видно, угадывает его мысль, он расстегивает пиджак и указывает на кожаные кресла вокруг:

— Располагайтесь! Что касается прислуги, то… я распустил ее… Хочу идти в ногу со временем…

Извинившись, он хватает свой чемоданчик и исчезает в глубине дома. Кузман и Елена слышат скрип железа — должно быть, открывается и закрывается сейф. Когда фабрикант возвращается, чемоданчика при нем нет. На губах его блуждает виноватая усмешка.

— Хотя я участник мировой войны, за что получил соответствующее отличие от командующего фронтом, все же… все же, господа, порой мне что-то скребет душу… Зажечь свет?

Под декоративными сплетениями деревянного потолка вспыхивает хрустальная люстра в виде ромба, со стороны она похожа на корону, которую венчает узел из позолоченных цепей с инициалами в центре.

— Я купил ее в Вене, — следит за их взглядами Хаджиянев. — По довольно сносной цене, на распродаже…

— …еврейского имущества! — ехидно вставляет Елена и обращается к Кузману: — Уж больно яркое освещение, это может нас выдать.

Не дожидаясь новых намеков, хозяин гасит люстру и нажимает на кнопку близ дубовой двери. С обеих сторон загорается несколько бра, их приглушенный свет создает умиротворенную и, пожалуй, интимную обстановку.

За окном слышится хриплый лай, фабрикант, сжавшись, прислоняется к буфету с китайским фарфором.

— Идут! Я забыл вас предупредить: они ездят в кабриолете, у них собака — здоровенный бульдог, похожий на медведя…

Гремит выстрел, за ним — окрик Виктора:

— Руки вверх!

— Обнаружили нас! — вздрогнув, шепчет Елена, а Кузман бросается во двор, на ходу заряжая пистолет.

И сразу же задерживает троих парней с постными физиономиями мелких жуликов, один из них до отвращения прыщеватый, а четвертый — их главарь — легко перемахивает через ограду и бежит к пристани, с ним вместе огромный пес.

— Стой! — бросается за ним Кузман, дав знак Елене и Виктору стеречь пойманных, хотя те, похоже, бежать не собираются.

У входа стоит кабриолет, запряженный двумя неказистыми лошаденками, но над козлами красуется транспарант, на котором написано крупными буквами: «Смерть фашизму, свобода народу!», спереди развевается красное знамя, на нем серп и молот. Кузман прыгает на козлы и, схватив вожжи, сталкивает извозчика — мужика с прокуренными усами. Тот недовольно брюзжит:

— Я им не кум и не сват, наняли меня на целые сутки и платят по-царски.

Кабриолет быстро сокращает расстояние до беглеца, жилистого долговязого парня в хлопчатобумажном костюме с белой повязкой на рукаве, на которой краснеет какое-то пятно, вероятно буквы ОФ.

— Стой! Стрелять буду! — горланит Кузман, пытаясь справиться с оружием и с вожжами.

Но первым стреляет не он, а долговязый, пуля свистит у самого уха Кузмана, затем вторая.

— Сволочь! — стонущим голосом роняет Кузман, ощутив, как что-то горячее лизнуло его плечо.

Долговязый бросает в сторону пистолет, как видно оставшийся без патронов, пересекает улицу и взлетает над сваренным из труб парапетом. Кузман цепенеет — под ногами у беглеца зияет пропасть глубиной по меньшей мере пять метров, образуемая гранитной стеной, а внизу тянутся рельсы к Южному вокзалу. Остановив лошадей, Кузман повисает над парапетом — долговязый, хромая, бежит по шпалам.

«Дьявол!» — с трудом подавляет свое восхищение Кузман и снова кричит:

— Стой! Стрелять буду!

Долговязый оборачивается, вскидывает руку и показывает ему кукиш. Кузман нажимает на курок — спокойно, твердой рукой, жертва в западне, деваться некуда, по одну сторону каменный обрыв, а по другую — река. Слегка покачнувшись, долговязый садится на корточки, а на него с бешеной скоростью летит вагон, появившийся внезапно, словно привидение. Над притихшими дворами, над плещущимися водами реки раздается страшный вопль:

— А-а-а-а!..

37

Смеркается, день близится к концу. К резкой вони от прелой соломы и мочи примешивается тяжелый запах сырой штукатурки и плесени, где-то уныло жужжит муха. Двое незнакомых забились в угол и как будто дремлют, а учитель гимнастики торчит у зарешеченного окошка, темного от паутины и грязи, и время от времени тяжело вздыхает.

— До чего мы дожили!.. До чего дожили!..

Николай притих в самом темном углу подвала, ему не хочется, чтоб его здесь узнали — каково было бы удивление вот этого, что торчит у окошка, пойми он, кто сюда угодил в качестве четвертого арестанта! Впрочем, когда Николая привели и втолкнули в подвал, учитель гимнастики подошел к нему, присел на корточки и стал пытливо его разглядывать.