Биография вечного дня - [86]

— Правильно, правильно! — соглашается Георгий Токушев. — Сейчас любая оплошность, даже какой-нибудь дурацкий случай могут быть ловко обыграны и способны произвести скверное впечатление, поэтому мы должны предотвратить всякую случайность.

Приоткрывается дверь, заглядывает взлохмаченный парень, один из «молодых добровольцев революции», как нарекли себя учащиеся ремесленного училища; он комично пыжится, желая что-то сообщить.

— В чем дело? — оборачивается к нему Кузман.

— Тут какой-то хрыч приплелся.

— Что за хрыч?

— Хаджиянев. Хочет непременно видеть товарища Токушева.

Старый тесняк в недоумении оглядывается.

— Кто он такой, этот Хаджиянев?

— Фабрикант.

Присутствующие переглядываются, явно озадаченные этим визитом: Хаджиянев действительно самый известный и самый богатый фабрикант во всем городе, идет молва, что он «зашибает бешеные деньги». Но что этому крезу понадобилось в стане своих заклятых врагов, как он отважился прийти в самый штаб Отечественного фронта? Георгий Токушев невольно ощупывает свое лицо — оно выбрито до глянца, он об этом позаботился утром, пока слушал речь Кимона Георгиева[15].

— Может, примем его? — предлагает Каменов, вынув изо рта мундштук. — Раз такая дичь сама свалилась к твоим ногам.

— А почему бы нет? — бросает доктор Хаджиев.

На пороге Хаджиянев — худой, серебристо-белая голова, идеально подогнанный костюм в мелкую клетку, прямо с иголочки. Его можно принять за ученого, за университетского профессора. Фабрикант отвешивает низкий поклон и сразу адресуется к Токушеву.

— Если не ошибаюсь, я имею честь говорить лично с… — произносит он слегка дрожащим голосом.

— Да.

— Вопрос, который меня сюда привел… — При этих словах он круговым движением указывает на присутствующих и обращает внимание на то, что в руке у него чемоданчик.

Георгий Токушев прерывает гостя:

— Я от своих соратников ничего не таю.

— Все-таки сумма крупная… — мнется Хаджиянев. — А здесь человек десять. Я полагал, что это для вас лично!

Старый тесняк бледнеет.

— Что вы городите? — возмущается он.

Фабрикант облизывает губы и невнятно бормочет какие-то слова извинения, не теряя, однако, присутствия духа.

— В чем дело? — подходит к нему Георгий Токушев.

— Я принес сто тысяч, — пятится Хаджиянев. — Как вы изволили приказать через тех ребят… Мне был дан срок до половины седьмого, но я решил вручить эту сумму не у себя дома и не им, как было условлено, а лично вам… Раз вы потребовали от меня такой откуп — извольте, вот вам сумма, вся до последней стотинки!

Токушев стонет, точно его ударили, и опускается на придвинутый Кузманом стул.

— И кто… кто сморозил такую чушь?

— Группа по экспроприации и конфискации.

— Товарищи, вы что-нибудь понимаете? — вертится на стуле Георгий Токушев, бледный от возмущения. — Я лично как в тумане… Ей-богу, как в тумане!

— А мне все ясно, — мрачнеет Кузман, чувствуя, что и сейчас камни полетят в его огород. — В городе орудует банда под такой вывеской. Она уже «экспроприировала» деньги у доктора Енчева, радиоприемник у учителя истории. Трудно сказать, что эти подонки еще успели натворить!

— Во имя революции, не так ли? — ужасается доктор Хаджиев.

Старый тесняк смотрит исподлобья на Кузмана и говорит, прищурив глаза:

— Срок — половина седьмого. Остается десять минут… Ты сможешь устроить им поучительный спектакль?

— Смогу, — кивает Кузман.

— И нечего с ними цацкаться. Если не сдаются — наповал! Эти подонки опаснее для нашего дела, чем классовый враг.

Георгий Токушев потирает лоб и после короткого раздумья роняет сквозь зубы:

— Господин Хаджиянев, несите свои тысячи обратно!

Фабрикант склоняется над чемоданчиком, словно видит его впервые, и растягивает губы в едва заметной усмешке.

— Я так и предполагал… Мы тоже кое-что слышали о социалистах, они не разбойники с большой дороги. Несколько лет назад у нас ночевал один австрийский журналист, коммунист по убеждениям. Он ездил на Балканы в связи с какой-то своей книгой…

— Хм, да, вы свободны! — приостанавливает его излияния старый тесняк.

— Господин Токушев, а нельзя ли… Как бы это сказать…

— В чем дело?

— Нельзя ли мне дождаться здесь конца операции?

— Нет, — решительно возражает Кузман. — С вашей помощью нам будет легче их схватить.

— А если… Все может случиться…

— Вы не бойтесь, мы примем их удары на себя.

— Господа! — пытается убедить всех Хаджиянев. — Я деловой человек, у меня есть заслуги в развитии пашей такой отсталой страны. В цехах моей фабрики применяются новейшие методы…

— Пошли! — прерывает его тираду Кузман и устремляется к выходу, чтобы успеть устроить засаду.

Кроме Елены и Виктора, он берет с собой еще нескольких менее опытных молодых людей, Николая почему-то все еще нет, и неизвестно, где и чем он занят.

Дом у фабриканта солидный, в три этажа. Он стоит посреди широкого двора, со всех сторон обсажен деревьями, главным фасадом выходит на улицу Царицы Иоанны, спускающуюся к пристани. Первое, что бросается им в глаза, — это мраморная беседка наискосок от дома, она напоминает иллюстрацию к душещипательным романам. Придирчиво обследовав ее, Виктор говорит довольно:

— Я остаюсь здесь, сквозь эти амбразуры хорошо вести огонь!