Биография вечного дня - [85]

Николай комкает исписанные листки и удаляется в коридор, чтобы немного успокоиться, у него перед глазами плывут фиолетовые круги. «Еще не хватало, чтобы мне стало дурно…» — думает он, стараясь взять себя в руки. И вдруг ему приходит в голову прямо-таки сумасшедшая идея: расставаясь с иллюзиями о Русокосой, сделать для нее доброе дело — вытравить ее прошлое! Пусть и она начнет свою жизнь сначала, пусть революция и для нее станет днем рождения! Николай рвет «поминальник» Русокосой, по спине у него пробегают мурашки. Его бьет озноб. Затем Николай берет снимок, чтобы и его изорвать, но в этот момент сильный удар обрушивается на Николая и валит его на пол.

— Гад такой! — шипит кто-то у него над ухом.

Он оборачивается — оказывается, это Станишев.

— Кто тебе позволил уничтожать полицейские досье? — кричит он.

— Разве я… — бормочет в замешательстве Николай.

Станишев протягивает руку:

— Давай сюда все, что успел порвать!

Николай собирает клочки, отдает Станишеву.

— Пистолет есть?

— Есть.

— Давай и пистолет! Ты арестован! Будешь сидеть до тех пор, пока мы не выясним, зачем тебе понадобилось уничтожать полицейские архивы!.. Балда!

И Николая отводят в подвал Областного управления, темный и сырой. Он остается там с учителем гимнастики и еще двумя какими-то типами. Один, пожилой, пьяный в дым, без конца бранится.

36

Кузман входит в кабинет бывшего начальника Областного управления и оторопело останавливается — лучи предзакатного солнца окрасили все в розовый цвет: и пропитанный табачным дымом воздух, и строгую мебель, и участников заседания — они похожи сейчас на восковых кукол.

— Проходи, проходи сюда! — вскакивает со своего места бай Георгий. — Как раз о тебе речь.

— Обо мне? — Кузман опускается на стул. — А что случилось?

— Из Софии звонят уже второй раз. И все по одному и тому же поводу — поймали вы их, покончили вы с ними или нет?

Кузман сконфуженно молчит. Да и что он может сказать в ответ: о Крачунове ни слуху ни духу, и его агенты как сквозь землю провалились!

Бай Георгию понятно его настроение, он сочувственно покашливает:

— Не могли же они стать невидимками?

— Я уверен, они здесь.

— Рядом с нами, среди нас… Одно мы должны уяснить — пока Крачунов и его приспешники на свободе, народная власть в опасности!

— Можно ждать любого подвоха, — кивает Каменов.

Кузман беспомощно разводит руками, но голос его по-прежнему тверд:

— Никуда не денутся!

— Пусть только попробуют оказать сопротивление, — подбадривает его доктор Хаджиев, — мы их в порошок сотрем! Наши силы крепнут с каждым часом.

В кабинете наступает тишина, вместе с нею приходит и успокоение.

— Допустим, сотрем, — устало рассуждает старый тесняк. — Но сейчас чего мы сто́им? Вся Болгария ликует, повсюду уже с этим покончено, а мы… мы буксуем. Неужто мы хуже всех?

— Архивы уже найдены, — как бы в оправдание сообщает Кузман.

Его слова неожиданно вызывают бурную радость.

— Молодцы! Где вы их отыскали? Привезли уже?

— Надо сразу составить опись, — предлагает покрасневший от возбуждения бай Георгий. — Все зарегистрировать, до последней бумажки. И охранять, строжайше!

Он встает, громко стучит палкой о пол, его голос звучит торжественно:

— Я связался с командиром ближайшей советской части — они пошли южнее, уже миновали Добрич, время не позволяет им отклониться от заданного маршрута: немцы, отступая из Греции, прут к болгарской границе.

— Выходит, мы так и не увидим советского солдата? — прерывает его тетушка Мара.

— Под вечер, часов в семь, небольшое подразделение проследует по нашему городу. Вот и увидим! Мы должны их встретить по стародавнему обычаю — хлебом-солью!

— И цветами! — добавляет кто-то.

Со всех сторон слышатся радостные восклицания, кто-то предлагает: на шоссе у Сарыбаира непременно соорудить триумфальную арку, украсить ее зеленью и повесить надпись: «Добро пожаловать, братья-освободители!»; закупить и поднести бойцам сигареты и фрукты; установить две трибуны — возле читальни Ангела Кынчева и у крытого рынка.

— И здесь, перед Областным управлением!.. — настаивают другие.

— И перед театром! Митинги — дело важное: надо, чтобы правительственная платформа стала близка каждому честному сердцу!

— Не получится, товарищи, они торопятся, — пробует угомонить присутствующих старый тесняк. — Их часть завтра утром уже должна быть в Плевене, им предстоит всю ночь двигаться!

Затем уточняется список ораторов, и тут возникает заминка: все, кроме Георгия Токушева, доктора Хаджиева и Каменова, отказываются выйти на трибуны — одни ссылаются на то, что не умеют говорить, боятся осрамиться перед людьми, другие сетуют на низкое образование, им, дескать, слов не хватает.

— Что вы, бог с вами, — оправдывается тетушка Мара. — Куда мне, глупой бабе, я в ораторы не гожусь…

Старый тесняк нервничает, его сухонький кулак взлетает над разлохмаченной головой.

— При чем тут оратор! Каждый должен сказать о том, чем он живет! Вспомните Дедушку[13], Георгия Киркова[14]!

Мало-помалу все смиряются и принимают на себя этот «тяжкий крест» (большинству присутствующих произнести слово на митинге куда страшней, чем участвовать в какой-нибудь рискованной акции против полиции). Затем разговор заходит о том, как обеспечить охрану гостей во время торжественной встречи. Конечно, советские солдаты сумеют постоять за себя, если местные «фашиги» рискнут поднять на них руку. Но такой инцидент вообще бросит тень на представителей новой власти: дескать, не смогли обезопасить своих друзей, спрятались за их спинами!