Биография вечного дня - [6]

— Встретили?

— Встретил. — Николай берет у девушки узел.

Стрелочница заговорщически кивает.

— Коли встретили — топайте отсюда! Не ровен час, нагрянет кто-нибудь.

Они уходят по грязному руслу, прорытому дождевыми потоками, что устремляются с Сарыбаира в непогоду. Николай уже провел «обследование»: косы у девушки нет, у нее короткая стрижка «под мальчика», но волосы и впрямь русые, их тонкие прядки, зачесанные назад, блестят.

— Ну, что тут у вас? — нарушает молчание Елена. — Уже освободили заключенных?

— Здесь заключенных не много.

Она останавливается и смотрит на него подозрительным взглядом.

— Как то есть не много?

— Большую часть их еще при Багрянове перевели в глубь страны… Остались уголовники да разная мелкая шушера…

— А наши, разве они ничего не предпринимают?

— С вечера собирали боевые группы. И подпольный Областной комитет заседал, а так пока спокойно.

Елена кивает. Вид у нее усталый. «До чего же худющая, — думает, наблюдая за ней, Николай. — И до чего хороша — вернее, могла бы быть хороша… А вот Русокосая, та по-настоящему хороша. Хотя и постарше меня годков на десять…» Но вопрос Елены — в нем он уловил тревогу, горечь и даже враждебность — заставил его вздрогнуть:

— Куда вы меня ведете?

— Первое время побудете у меня. А потом… Надеюсь, что потом…

Она снисходительно усмехается — его объяснение, робкое, неопределенное, ей явно не по душе.

— В Плевене народ уже взял власть.

— Почему же вы уехали оттуда? — хмурит брови Николай.

Девушка не замечает его раздражения, в ее ответе слышится сожаление:

— Хотела остаться, там было здорово. Днем парами патрулировали улицы города, вооруженные, конечно. Минувшей ночью спала в доме какой-то портнихи. Но приказали разъехаться по родным местам, помочь своим товарищам. Как вас зовут?

— Николай…

— Слушай, Николай, — переходит она на «ты», и в голосе ее слышны беспомощные просительные нотки. — Нет ли поблизости телефона?

— Телефонов и в городе-то мало… А зачем тебе?

— Хочу позвонить маме.

Николаю становится не по себе. Этот ее каприз может им дорого обойтись.

— Мне бы только услышать ее голос, только услышать! — настаивает девушка.

Николай потирает подбородок, не решаясь сразу поделиться осенившей его мыслью.

— Не воротиться ли нам к будке? — предлагает он наконец.

Елена обнимает его — до чего же сильны ее тоненькие руки!

— Ради бога, звоните! — после минутного колебания откликается на просьбу стрелочница. Она догадывается, что они замешаны в какой-то истории и, чем скорее она с ними развяжется, тем лучше. — Позвоните и ступайте себе с богом!

На вызов долго никто не отвечает, трубка в тонкой, почти прозрачной розовой руке девушки звенит, как оса, и потрескивает.

— Мама! — вскрикивает Елена и вся сжимается, словно ее ударили. — Мама, это я…

На другом конце провода она слышит сдавленный возглас, потом всхлипывания.

— Елена!.. Елена!.. Елена!..

Николай, ощутив на ресницах предательскую влагу, выскальзывает наружу — не хватало, чтобы у него увидели слезы!

4

Они одновременно слышат телефонный звонок — он доносится снизу, из аптеки, откуда волнами наплывает спертый, терпкий до отвращения запах застоявшихся лекарств и трав. Слышат, ибо не спят, хотя и притворяются спящими. Чувства и думы, держащие их в полудремотном состоянии, у обоих одни и те же, они связаны с судьбой их дочери и с его болезнью, которая длится вот уже лет десять и которая вконец иссушила его. Их дом весь набит деревом: деревянные колонны, деревянные панели, деревянные стеллажи для книг, деревянные комоды — все это как бы поглощает и без того скудный запас воздуха, а окна открываются редко, и никогда ночью, опять-таки из-за болезни хозяина, определить которую никто из местных врачей так и не смог. И ненависть у них общая, взаимная ненависть, возникшая неизвестно почему еще до того, как он слег, — тихая, въедливая, и чем глубже уходят ее корни, тем внешне благоприличнее держатся супруги. Она постоянно между ними, то приглушенная, то клокочущая, она побуждает их следить друг за другом, копаться в ошибках и недостатках, заволакивает их глаза пеленой злобы. Дремлющая ненависть мгновенно просыпается и сейчас, с этим телефонным звонком, но они притихли и, затаив дыхание, выжидают. «Я не могу, я прикован к постели…» — думает аптекарь. Жена угадывает его мысли и беспокойно ворочается под одеялом.

— Ты слышишь?

Он привстает на локте, его грудь вздымается, как кузнечные мехи.

— Слышу.

— А вдруг опять тот?..

Это третья, самая страшная причина их беспокойства — зловещий, наглый голос, который впервые услышали они по телефону два года тому назад, вскоре после ареста их дочери. Разговор тогда был непродолжительным и вроде бы не содержал ничего особенного:

«Аптека Манчева?»

«Да…»

«Это вы Манчев?»

«Да…»

«Извините, вы когда-то были аптекарем в Фердинанде, верно?»

«Где? Ах да, был… А что?»

Пауза. Затем вздох облегчения и радостно, с восторгом:

«Как приятно, что вы живы и здоровы! И что трудитесь теперь в нашем городе…»

«Кто это? — Аптекарь ощутил резкую боль в животе. — С кем я говорю?»

Но трубку уже повесили, слух колют короткие пронзительные гудки. Потом это тягостное молчание. Первое время аптекарь не придавал этому разговору никакого значения — по крайней мере разумом, потому что сердце, дрогнув, тотчас же сжалось в комок. Кого интересует его прошлое? И кому какое дело, что он практикует именно здесь, в небольшом городе, затерявшемся между Балканами и Дунаем?