Биография вечного дня - [5]

«Смертный приговор, смертный приговор!..» — всхлипывала рядом сухонькая сгорбленная старушка в кацавейке, но из-за ограды кто-то назидательно ее поправил: «Пожизненное!»

В этом бурлящем людском скопище он приметил девушку в сатиновом ученическом переднике — стройную, гибкую, с толстыми косами. Она поднималась на цыпочки и с блуждающей улыбкой глядела по сторонам, кого-то искала; глаза у нее были такие же, как у аптекарши, — глубокие и страстные, искрящиеся, как у добровольных мучеников, впадающих в экзальтацию (если ты не внушил себе все это только сейчас).

«Мама!.. — звала девушка. — Мама!..»

Но была ли то Елена Манчева? У той косы, кажется, были темные. Может быть, это совсем не она, там были и другие девушки, даже дочь весьма богатых родителей Софка (хоть и редко, в борьбу включались и такие).

Напротив, в железнодорожной будке, загорается оконце, в мглистом сумраке его оранжевый квадратик вселяет в сердце тревогу. И в тот же миг слышен кашель, мучительный, надрывный: стрелочник тащится вдоль пути, опускает шлагбаум. У него что-то зажато под мышкой, вероятно флажки. Он кашляет, озябший и недовольный, посматривая то в сторону холма, откуда должен появиться поезд, то на дверь будки, которую забыл прикрыть, и теперь она покачивается и скрипит, словно кто-то проверяет ее петли на прочность.

Вот и паровоз, он пыхтит, хрипы разносятся над холмом, он словно ропщет — должно быть, опять прицепили лишние вагоны. Что поделаешь — война, люди мечутся из края в край, тщетно пытаясь где-нибудь обрести покой.

— Эй!.. — Стрелочник вздрагивает и останавливается, обнаружив Николая. — Ты, молодой человек, что тут делаешь?

— Да так… — неопределенно отвечает Николай.

Вглядевшись, он убеждается, что перед ним не стрелочник, а стрелочница, дюжая, прямо-таки квадратная тетенька в железнодорожной шинели; на толстых бурках у нее гигантские калоши. Вид у стрелочницы задиристый, да и силой ее, судя по всему, бог не обделил, но ее низкий, почти мужской голос выдает тревогу.

— Что тебе здесь надо, говори!

— Ничего.

— Как это ничего? Вот позову стражников!

Николай подходит ближе, всячески стараясь выказать дружелюбие.

— Зачем же их звать, стражников?

— А затем, что не положено тут ошиваться всяким… Нечего торчать на путях…

— А что с твоими путями сделается?

Шаркая калошами, стрелочница обходит его, останавливается на освещенном месте перед будкой и опять принимается за свое, но с большим усердием, прямо угрожает:

— Убирайся-ка отсюда подобру-поздорову, покуда я не звякнула на станцию!

Николая в пот бросает от досады: эта бабища — на государственной службе, чего доброго провалит все его планы!

— Никуда ты не звякнешь! — яростно говорит он, и голос у него срывается. Стрелочница даже голову втянула в плечи, точно затрещину получила. — Никуда, слышишь, или шею тебе сверну, как цыпленку…

Он делает еще шаг в ее сторону. Стрелочница молчит, поводя своими дородными плечами, ее грозный вид внезапно сменяется раболепным, а голос становится мягким, совсем женским:

— Батюшки… Что же ты от меня хочешь, родненький?

— От тебя ничего!

— Тогда зачем же глотку дерешь?

Их окутывают белые клубы пара, земля под ногами начинает дрожать, кто-то протяжно кричит над их головами:

— Аникуца! Эй, Аникуца!..

Это машинист, он спускается по железным ступенькам остановившегося паровоза; у него какая-то вкрадчивая походка и длинные редкие усы.

— Чего ты уставилась на меня, Аникуца? Сплошь красный свет… Давай дорогу!

Стрелочница машет руками, словно насылает на него проклятья, хотя явно обрадовалась его появлению.

— Зеленый!.. Все бы тебе кочевряжиться, старый черт.

— Кочевряжиться? — не без удовольствия повторяет машинист необычное слово. — Могу и покочевряжиться, если пустишь в будку…

Машинист поворачивается к Николаю, его черное от угля и сажи лицо становится серьезным.

— А этот господин зачем к тебе пожаловал?

Николай спешит объясниться, пока воинственная стрелочница не заговорила первой, но видит, как из паровоза спускается высокая девушка с узелком в руке. Ловко спрыгнув на землю, она идет к ним.

— Елена?.. — спрашивает Николай.

Девушка вздрагивает, переводит недоуменный взгляд на машиниста.

— Да, это я!

Даже в темноте видно, что лоб у нее гладкий как мрамор, лицо одухотворенное, дерзкое.

— Меня прислал Кузман… — говорит несколько сконфуженно Николай.

Она протягивает руку, здоровается. Нежный, бархатный альт девушки как-то не вяжется с выражением ее сурового лица.

— А я волновалась, встретят меня или нет… Куда бы я в такое время пошла, не зная пароля!

— Я с вами совсем замешкался. — Машинист кидается к паровозу с проворством, не свойственным его возрасту. — Вы, надеюсь, столкуетесь…

— До скорого свиданья, бай[2] Яким! — подняв руку, прощается Елена.

Паровоз свистит, могучие рычаги, словно конечности диковинного чудища, приходят в движение, поезд устремляется в низину, к пристани — конечной остановке. Так-так-та-ак! — поют колеса, а в заднем вагоне кто-то, по всей видимости пьяный, брюзжит:

— Каждому телеграфному столбу кланяется… Поезд называется!

К молодым людям утиной походкой приближается стрелочница, в ее голосе нотка умиления: