Биография вечного дня - [3]

— Ты куда?

От матери ничего не утаишь, она каким-то шестым чувством угадывает все. Николай решительно машет рукой, его жест не допускает возражений.

— Сиди дома и не волнуйся!

И мать, при ее деспотическом характере, повинуется. Она всегда повинуется его резкому тону или жесту — это верный признак того, что она безумно любит его и, может, стыдится своей связи с адвокатом.

— Ладно, только будь осторожен… Такое кошмарное время!

На дворе его обволакивает крепкий и удивительно приятный запах увядающей листвы, бодрящая свежесть проникает во все клетки тела. И сердце обливается горячим предчувствием счастья. «Они пришли за мной!..» Эта мысль пульсирует в мозгу, пьянит, словно вино, он даже забыл о необходимых мерах предосторожности.

От противоположного тротуара медленно отделяется тень — неуклюжая, угловатая, будто медведь копошится. Мать честная, это же Кузман, сам Кузман! Мысли Николая упорядочиваются, голова трезвеет — раз уж явился он сам, вожак всего района, значит, дело не шуточное!

— Отдыхаешь? — любопытствует Кузман, но в его сиплом голосе не слышно иронии; Кузман вообще редко шутит, он всегда мрачен, угрюм — может, это следствие вечной усталости: работать слесарем в железнодорожном депо — нелегкий хлеб.

Николай пожимает плечами.

— Как можно отдыхать в такую ночь?

— Одевайся и пойдем!

— Я одет…

Кузман окидывает его взглядом с головы до ног и трогается с места. Невысокого роста, на добрую пядь ниже Николая, коренастый, плотный, он весь как бы сколочен из одних прямоугольников. На вид Кузман довольно-таки неказист: широкое скуластое лицо, приплюснутый нос, мелкие и редкие зубы, — и тем не менее всем ясно, что человек он незаурядный. Николай не перестает дивиться его остроумию, язвительности, склонности к парадоксам. И еще одна его особенность хорошо известна Николаю: Кузман не выносит зазнайства, но и не терпит, когда к нему пристают со всякими расспросами.

— Толпа разогнала охрану и вызволила их… — говорит он, как бы продолжая размышлять вслух. — Но что с ними теперь будет, одному богу известно. Полиция есть полиция, тюрьма есть тюрьма… Правда, свет не без добрых людей. На первых порах оказавшиеся на воле арестанты могут найти убежище в бедняцких хибарках, в шалашах виноградарей… Едва ли они позволят вернуть себя за решетку!

«Конечно, было бы глупо!» — готов согласиться с ним Николай, но воздерживается: надо сперва уяснить, что к чему.

— Раз они на свободе, надо их скорее включать в дело… Каждая секунда дорога!

Николай и на сей раз не раскрыл рта, весь ожидание и любопытство. А Кузман затаскивает его в какую-то подворотню и своей короткой толстой рукой указывает на противоположный дом.

— Видишь аптеку?

— Вижу… — глухо отвечает Николай, все еще не понимая, куда клонит Кузман.

— А знаешь, чья она?

— Аптека?

Кузман не может скрыть раздражения — обычно Николай быстро схватывает, что ему говорят.

— Это аптека Манчева… — мямлит он. И тут его словно вспышка озаряет, и он, изумленный своим открытием, спешит поделиться с Кузманом: — Его дочь…

— И она вырвалась, — еле шевелит толстыми губами Кузман. — Поначалу ее держали в Сливене, но, к счастью, полгода назад перевели в Плевен… Ты должен ее встретить!

— Я?

— На время спрячешь девушку у себя, а там посмотрим, как будут развертываться события. Если станут искать, первым делом кинутся к ее родителям…

Николай кивает, хотя он и не представляет, каким образом будет выполнять возложенную на него задачу, в которой, как ему кажется, больше таинственности, чем риска.

— А мать? Она не будет против?

— Моя мать?.. — Николай не торопится с ответом — может быть, хочет придать своим словам больше значительности. — Об этом не беспокойся.

— Я в том смысле… не дать бы маху…

— Ничего не случится. Где я должен ее встретить?

Кузман с облегчением проводит рукой по своему квадратному лицу и объясняет:

— В половине первого ночи из Горна-Оряховицы отправится специальный состав. Не доезжая до речного вокзала, машинист притормозит у Сарыбаирского переезда, и девушка сойдет с паровоза. Запомни: с паровоза! Ее необходимо сразу же увести, чтобы она не застряла там, а потом будем ждать указаний городского комитета. Вопросы есть?

— А какая она из себя?

— Высокая, стройная русокосая! — без запинки живописует Кузман и, вдруг смутившись, усмехается. — Имя — Елена…

— А подпольная кличка?

— Теперь уже в кличках нет надобности! По исполнении придешь и доложишь, мы будем ждать тебя в доме Лозева… — Кузман берет Николая за локоть и, понизив голос, спрашивает: — Оружие у тебя есть?

Николай молчит — уполномоченному района прекрасно известно, что он совершенно безоружен, у него даже простого туристского ножа нет, не говоря уж о тех знаменитых финках, какие продавали немецкие обозники при отступлении.

— Возьми. — Кузман сует ему в руку что-то гладкое и холодное. — В нем всего четыре патрона. Так что шибко не разгуляешься…

Пистолет! Даже оружием его снабдили! Это ли не знак доверия? Глаза Николая светятся гордостью, но Кузман тут же охлаждает его:

— Ты хоть заряжать умеешь?

— Умею… Оттягиваю двумя пальцами ствол и после этого…

Раздается выстрел, пуля со свистом пролетает мимо уха Кузмана в темный купол ночи. Николай цепенеет. Кузман тоже впадает в оцепенение, его вытаращенные глаза мечут молнии. Мало-помалу молнии гаснут, но слова его пропитаны желчью: