Биография вечного дня - [4]

— А предохранитель? О нем-то ты слышал? — Кузман окончательно приходит в себя, в его горле уже клокочет смех. — Чуть было не отправил меня на тот свет… Именно сейчас… Да и салютовать еще рановато… — Успокоившись, добавляет с серьезным видом, будто ничего не случилось: — Береги патроны, их теперь у тебя только три!

Николай не верит своим ушам: этот дурацкий выстрел нисколько Кузмана не встревожил. А ведь несколькими днями раньше им бы обоим несдобровать. Мигом примчалась бы полиция, и опомниться не успели бы, как их окружили бы крачуновцы, агенты Общественной безопасности. Крачунов, тамошний начальник — зловещая личность, самая черная душа во всей округе.

Подняв воротник пиджака, Кузман удаляется в направлении матросских казарм. С радостным чувством облегчения Николай долго смотрит ему вслед. Все в нем ликует, душу переполняет гордость. Он нужен, ему дано такое важное поручение!

«Высокая, стройная, русокосая!..» Николай вздрагивает: нет ли в этом описании намека на его «греховное» увлечение, не раскрыта ли его собственная тайна? «Этого не может быть!» — чуть ли не вслух произносит он, убежденный в том, что страсть к Русокосой глубоко спрятана в его сердце и пока что никто о ней не догадывается.

3

До чего же хороша ночь на Сарыбаире! Здесь царит тишина, такая тишина, в какой отчетливо слышишь те таинственные звуки, что делают ее какой-то глубокой, впечатляющей: шорохи трав, вздох вспугнутой во сне птицы, мягкое падение перезрелого плода. Ветер затих, но кожей чувствуешь малейшее движение воздуха, тонкие струйки его, поднимающиеся от влажной, остывающей почвы. Широко распахнулось бездонное небо — косматые облака ему не помеха, а внизу, под ногами, простирается город, прикрытый зыбким рассыпчатым мраком. На Сарыбаире и мрак не мрак — очертания предметов синеют, переливаются в серебряную неопределенность, словно испаряются.

Присев на корточки под деревом, Николай, засунув руку в карман, сжал пистолет и напряженно вслушивается — когда же запоют рельсы? В нем пробуждаются сладостные воспоминания детства, той бесконечно далекой поры (а была ли она вообще?), когда, приложив ухо к железу, он старался поскорее уловить слабые звуки постепенно нарастающего жужжания колес. Тогда вся ребячья ватага принималась раскладывать на стальном пути длинные гвозди, чтобы по ним пробежал поезд; гвозди потом превращались в фантастические фигурки, годные разве только для того, чтобы утолить жаждущее чудес детское любопытство.

На душе у Николая спокойно, в мыслях ведется странный диалог, точно беседуют двое, один расспрашивает другого — настойчиво, методично, но доброжелательно. Что скажет мать, когда ты приведешь в дом незнакомую девушку? Пусть говорит, что хочет! Как понять твое «что хочет»? А очень просто: я сумею настоять на своем, не впервой мне поступать по-своему, она не противится ничему из боязни, как бы сыночек не покинул милое ее сердцу гнездышко! А вдруг она испугается? И такое случалось: она догадывается, о чем думает и мечтает ее сын со своими товарищами. «Ох, Николай, Николай, — причитает она нараспев, — я прочу тебя в университет, мечтаю видеть ученым человеком, а кончится тем, что ты сгноишь себя в лагерях!» Однако она мирится с тем, что Николай где-то подолгу пропадает, вероятно, связан с группой Лозева, не возражает, когда он приводит своих дружков в дом, хотя глядит на их башмаки с нескрываемым отвращением. Ладно, приютит она незнакомку, предоставит ей убежище! Но до каких пор, на какое время? Повсюду идет молва, что с Германией покончено, сторонники Германии обречены! Но что будет завтра, случайно ли вновь поползли слухи (для кого-то это обычные базарные сплетни, а кто-то склонен принимать их всерьез), будто английский премьер Уинстон Черчилль настаивает на том, чтобы Балканы передать Западу? «Ну и пусть себе настаивает!» — отрубает сиплым басом Кузман. Николай вздрагивает и озирается: уж не затаился ли в самом деле за его спиной районный начальник?

Теперь Николай думает о Манчеве, вернее, о его жене, потому что она сама хозяйничает в аптеке. Сам Манчев, больной, дряблый, страдающий от удушья, почти не появляется в тесном, пропахшем лекарствами помещении аптеки, уставленном блестящими шкафчиками с бюстами античных философов и врачевателей. Зато супруга его всегда на посту. Едва заслышав мелодичный звонок у входа, она тут же спускается по деревянной лесенке со второго этажа, где они живут, и обслуживает клиентов: она хорошо разбирается во всех тонкостях фармакологии, в порошках и пилюлях, в которых так нуждается местное население, особенно обитатели бедняцких окраин. Женщина высокая, статная — в черные, блестящие как вороново крыло волосы как бы случайно попала прядь седых, и ее это нисколько не портит, напротив, иные люди находят в этом особый шарм, — она кажется настоящей красавицей. Николай часто заходил в аптеку Манчева — ах, эти сердечные капли для его матушки! Не раз он обращал внимание на необычный взгляд аптекарши, жгучий и сильный, словно вот-вот она готова была сделать какое-то страшное признание.

А вот дочку ее, Елену, он не знает. Ее, помнится, арестовали вместе с учениками ремесленного училища — они пытались ликвидировать начальника областного полицейского управления Симеонова. Какая-то девчонка встает у него перед глазами, когда он пытается восстановить в памяти судебный процесс — скоропалительный фарс, длившийся не более часа в Судебной палате. Туда никого не пустили, даже родителей подсудимых: Николай стоял в толпе на улице, он видел, как осужденных вывели и посадили в серый пикап, а люди вокруг кричали и даже плакали.