Биография вечного дня - [33]

— Господин Крачунов! — пыхтит аптекарь.

Грудь его то вздымается, то опадает, словно мехи; эти движения нервируют Крачунова. Пот градом льется по его лицу, и он сконфуженно вытирается.

— Да, я малость увлекся, вы правы, теперь мы должны взвешивать каждое слово, не допускать ошибок… психологических и каких бы то ни было. Я могу продолжать?

В этот момент с улицы доносится какой-то гам, раздаются угрожающие возгласы, слышится топот бегущих людей. Кто-то исступленно повторяет:

— Держите его! Держите!

Крачунов торопливо опускается на стул и, пригнувшись, чтобы не маячить в окне (хотя штора плотно задернута), забивается в угол между кроватью и тумбочкой. К ним врывается аптекарша и что-то лихорадочно объясняет, но, увидев его вытаращенные от страха глаза, спохватывается:

— Погасить свет?

Полицейский отрицательно качает головой.

— Это вас ищут?

— С какой стати! — обрывает он ее. — Почему именно меня?

Хозяева переглядываются (в который раз!), аптекарь пытается перевести дух.

— Господин Крачунов, смилуйтесь… Что вам от нас нужно?

Полицейский не отвечает, быть может, он даже не слышал вопроса, все его внимание направлено на то, что сейчас разыгрывается снаружи, в серебряной дымке рассвета. Наконец — тишина, и он с облегчением переводит дух.

— Ушли! — Но тут же настораживается и замирает, словно зверь, изготовившийся к прыжку. — Кто у вас там?

Аптекарша пятится к выходу и смотрит на Крачунова, как на сумасшедшего.

— Я слышу разговор… Да, кто-то разговаривает… Вот, вот.

Хозяйка вздрагивает, готовая разрыдаться от нервного напряжения.

— Это я включила радио!

— Что-о-о?

— Скоро шесть, в это время передают новости.

— В шесть передают новости! — повторяет за нею полицейский. И ехидно спрашивает: — А какие это новости так вас волнуют?

— Мы слушаем Софийское радио, — словно оправдываясь, говорит аптекарь. — Наш приемник опечатан.

— В городе у всех приемники опечатаны, и все до единого ловят запрещенные радиостанции. В первую очередь Лондон, а потом, для верности, и «Христо Ботев». Мы тоже не лыком шиты, господа!

Где-то неподалеку гремит выстрел, второй, а после паузы — третий, более глухой, будто треснула сухая доска.

«Вот тебе, получай!..» — злорадствует про себя аптекарь, но не оборачивается к Крачунову, боясь, что тот разгадает его мысли.

«Внимание, внимание! Сейчас будет передано важное сообщение!..» — звучит в прихожей радио, потом слышен монотонный назойливый шум, напоминающий кошачье мурлыканье.

— Пойти выключить?

Смиренный вид хозяйки не может его обмануть — ее переполняет ненависть и ожесточение.

— Сделай погромче, сделай погромче! — требует аптекарь, будто высокомерие жены передалось и ему.

— Да, сделайте громче! — кивает Крачунов.

Хозяйка исчезает в дверном проеме, шум становится еще более резким — приемник, очевидно, нуждается в ремонте.

Аптекарь протягивает костлявую руку и нащупывает под абажуром карманные часы.

— Что-то они отстают… — бесстрастно отмечает он.

Жена возвращается, говорит серьезно:

— Должно быть, и в самом деле скажут что-то важное. — И устремляет пристальный взгляд на полицейского. — Пора прекращать облаву.

— Какую облаву?

— Это стреляли в Елену, правда же? Ну вот, если ее… убили, вы от нас больше ничего не добьетесь.

— Стефка!.. — умоляет ее аптекарь испуганно.

— Если она сумела ускользнуть… — Аптекарша усмехается и вдруг говорит твердо: — Светает уже, господин начальник. Когда вы собираетесь уходить?

— Я не намерен уходить!

Аптекарь хочет что-то сказать, но из прихожей снова слышится предупреждение диктора:

«Внимание, внимание! Сейчас будет передано важное сообщение!»

Воздух сотрясает энергичный марш — сродни тем, что на протяжении всей войны обрамляли сообщения из ставки фюрера. Солдафонский ритм нахрапом врезается в пространство. Однако воинственная истерия длится неполную минуту и обрывается.

«Не эту, не эту…» — робко нарушает тишину еле слышный шепот.

И в дом является мелодия старинной песни, сохранившейся с времен возрождения. В отличие от многих других эта песня не запрещена, но, поскольку ее очень давно не исполняли по радио, воспринимается она как символ свободы и справедливости.

— Разве это София? — спрашивает Крачунов хрипло.

В словах аптекарши нетрудно уловить гордость и ликование:

— Да, София!

Хор чистых мужских голосов разом подхватывает слова песни, они врываются в комнаты, пропитанные запахами лекарств, как буйный и свежий горный ветер.

15

У входа на террасу читальни имени Ангела Кынчева кто-то повесил пузатый радиоприемник, включил его на всю мощность, и теперь отсюда разносится мужской голос, слегка дрожащий от волнения и достаточно твердый, хотя уже немолодой. «Вместо того чтобы служить народу, — вещает радио, — они стали верными слугами гитлеровской Германии. Они превратили страну в фашистский лагерь, а наших рабочих продали в рабство Гитлеру. Плодами тяжелого труда болгарского крестьянина пользуется германская буржуазия. Наша армия подчинена германским завоевателям».

Благородному примеру служащих читальни следует булочник. Он выставляет радио на подоконник и тоже включает его на всю громкость: «В стране идет жестокая борьба за народную власть, ибо только народ способен вывести страну из пропасти, куда толкнули ее наши преступные правители».