Биография вечного дня - [32]

— Что с тобой? — склоняется к нему жена.

— Приступ…

Она тихонько присаживается на край кровати и кивком указывает на дверь.

— Пришел господин Крачунов.

— Знаю… — стонет аптекарь.

Жена хмурится.

— Он хочет с тобой поговорить. Ты можешь?

— Могу… Дай мне капель!

Она идет в гостиную, но останавливается — на пороге вырастает Крачунов, его глаза недоверчиво шарят по комнате.

— Это необходимо, господин Манчев, — бормочет полицейский, тон его голоса ни мягкий, ни извиняющийся, просто какой-то неуверенный.

— Раз необходимо… — вздыхает аптекарь, вперив взгляд выше плеча гостя.

Жена и Крачунов невольно оглядываются.

— Кто там? — настороженно спрашивает полицейский.

Аптекарь опускает голову на подушку — а если сказать, что он ждет появления своего «видения», появления Христо? Жена приносит плетеный стул, ставит его у торшера.

— Прошу! — приглашает она гостя.

Полицейский плюхается на стул, вслушиваясь в шаги аптекарши, которая возвращается с пузырьком и ложечкой. Воспользовавшись случаем, она накинула на плечи шаль, ее голос обрел жесткость, слыша которую муж робеет и замыкается.

— Пятнадцать капель, не больше, с вечера я принял полную дозу…

Аптекарь тянется к ложечке, облизывает ее, а жена поддерживает его за шею. Затем отходит в темноту, за пределы образуемого абажуром круга, и замирает, словно страж.

— Нам, господин Манчев, необходимо поговорить наедине, — миролюбиво предупреждает Крачунов.

Аптекарша, закусив губу, говорит по-прежнему жестко:

— Елена — моя дочь.

— Вы ведь слышали, я пришел не по поводу Елены!

— А что еще могло привести вас к нам?

— Я пришел по личному делу.

Хозяева переглядываются, аптекарь кривится, будто он предчувствовал, что последует именно такой ответ.

— Вы, должно быть, не раз говорили с дочерью, — начинает полицейский фамильярно. — И в ходе следствия, и потом, в тюрьме… Тронул ли я ее хоть пальцем, ударил ее когда-нибудь?

— Никогда, — решительно соглашается аптекарша. — За что мы вам благодарны. Всю жизнь будем благодарны…

Слово «благодарны» вроде бы успокаивает его, он оживляется.

— Вот видите, вы благодарны. Значит, и нам не чуждо сострадание, и мы способны проявлять человечность. Теперь, как говорится, очередь за вами…

— Стефка, прошу тебя, выйди! — Аптекарь приподнимает тощие руки, пижама сползает с плеча и обнажает впалую косматую грудь.

Аптекарша уходит, обиженно и вызывающе вздернув подбородок.

— Матери, понятное дело… — бормочет больной, силясь поправить подушку, чтобы лечь повыше.

Крачунов придвигает стул и склоняется над его постелью.

— Господин Манчев, час настал.

— Какой час? — морщится аптекарь, ощущая запах пота, волнами идущий от разгоряченного гостя.

— Ваш час… Вы должны мне помочь!

— Я, вам? Вы шутите.

— Какие тут шутки, когда советские войска — в нескольких километрах отсюда. — Крачунов брезгливо потирает заросшую щетиной бороду. — Нет, я не рехнулся. И я убежден, что только вы один поможете мне, только вы…

— Призрак!.. — всхлипывает аптекарь.

Крачунов оборачивается и с опаской осматривает стены спальни.

— Что за призрак?

— Мне плохо, господин Крачунов, мне очень плохо…

— От вас мне ничего не нужно, лежите спокойно. Просто я хочу, чтоб вы поняли: если бы я позволил и с нею поступить так, как поступили с тем еврейчиком… Вы, должно быть, слышали про него, не так ли?

— Слышали…

— Елена осталась жива благодаря тому, что я взял ее под свою защиту, под свою личную защиту. — Крачунов умолкает. Сплетя пальцы, он заламывает их, и суставы потрескивают. — Я вам звонил по телефону, — добавляет он вдруг.

— Когда? — Аптекарь сразу же понимает, что речь идет о тех настойчивых и таинственных звонках, которые терроризировали его из месяца в месяц и в которых он усматривал что-то мистическое, роковое. — Зачем? — спрашивает он, дрожа всем телом.

— Вы, так сказать, мой самый большой козырь. Провидение создало вас для меня… для ме-ня!.. — И Крачунов резко машет рукой.

Аптекарь в изнеможении откидывается на подушку.

Полицейский встает, принимается расхаживать вокруг двуспальной кровати.

— Когда мне стало известно, что вы отец арестованной, когда я вспомнил, кто вы такой… Тот день — он у меня до сих пор перед глазами. Газеты сообщили о битве под Курском, о печальном исходе крупнейшего в истории народов танкового сражения. И вдруг — просветление! Никто не знает, что вы за экземпляр… Ваше благополучие сложилось в неразберихе, господин Манчев, в хаосе тех кровавых событий. Я — единственный свидетель, единственный!..

Желтый как пергамент аптекарь со сдавленным стоном закрывает глаза. Но Крачунов весь во власти жестокого вдохновения, его речь бессвязна — можно подумать, что он пьян.

— И Сталинград помог мне на многое взглянуть по-иному, Сталинград открыл мне глаза, но после Курска… Под Курском рухнула моя последняя надежда. После Курска уже тщетно было себя обманывать. Медведь мне ввернул однажды утром… Я имею в виду Среброва, вы догадываетесь? Так вот, он мне такое выдал!.. Наша карта бита, говорит… Нам пора думать о собственной мошне. Я ему что-то возразил, мы с ним повздорили. Ха-ха-ха, секретное оружие рейха! Но в душе я понимал, что он прав. Режим обречен, значит, и мы, его верные слуги, обречены тоже. Пусть мы протянем еще год, даже два — все равно, печать обреченности уже лежит на наших лицах… И тут вдруг — ваша дочь! Как удачно, что она досталась мне, дело было в пятницу, а Медведь по пятницам пьет. Фамилия, имя, чем занимаетесь, родители… Как только она сказала, кто ее отец, во мне что-то запело, я прямо-таки ожил!.. Погодите, говорю я, он случайно не жил в молодости в Фердинанде? Да, оказывается, жил, хотя дочка ваша родилась потом, уже на новом месте… Я стал подробно расспрашивать про вас, она охотно отвечала — жив, политикой не занимается… Должно быть, воображала, что водит меня за нос! Только вот серьезно болен. Ничего, барышня, пускай себе болеет, утешил я ее, только бы не умер! Он мне еще пригодится.