Библиотека плавательного бассейна - [21]

— Объясните, почему вы нигде не работаете, — попросил Нантвич, когда после долгого неловкого молчания мы наконец отвлеклись от еды. — Всем нам нужно трудиться. Черт возьми! Разве без работы человек не превращается в обыкновенного лоботряса?

— Боюсь, дело в том, что я избалован. Слишком много денег. Я хотел остаться в Оксфорде, но не получил степень бакалавра с отличием, хотя и заслуживал. Два года проработал в одном издательстве, но потом уволился.

— Ну, если вы ищете работу, я вам помогу, — перебил меня Нантвич.

— Вы очень любезны… Думаю, мне следует чем-нибудь заняться. Отец считал, что сможет подыскать мне место в Сити, но, к сожалению, я даже мысли об этом не допускаю.

— Отец?

— Да, он руководит… э-э… объединением компаний.

— Значит, это он вам деньги дает?

— Нет, дело в том, что они достаются мне только благодаря деду. Как вы наверняка догадываетесь, он очень богат. Свое состояние он завещал нам с сестрой. Чтобы не платить налоги на наследство, мы всё получаем досрочно.

— Капитал, — сказал Нантвич, — своего рода. — Некоторое время он продолжал жевать. — Но скажите, кто ваш дед?

Почему-то я считал, что ему это известно, и теперь, поняв, что ошибался, решил минуту помолчать и продумать всё заново.

— Ну… э-э… Денис… Беквит, — запинаясь объяснил я наконец.

И вновь неожиданное, бурное проявление интереса:

— Мой дорогой, милый мальчик, выходит, вы — внук Дениса Беквита?

— Простите, я думал, вы знаете.

С таким восторгом это сообщение воспринималось нечасто. Однако весь интерес у Нантвича тут же пропал.

— Наверно, вы не раз встречались в палате лордов, — рискнул предположить я.

Он сидел, отвернувшись и уставившись в окно. Повернувшись обратно, он наклонился ко мне и, обдав меня запахом свинины изо рта, сказал:

— Вон тот парень — очень интересный фотограф, уверяю вас.

— Вот как? Не думаю… — И тут я понял, что это очередная резкая перемена темы. Проследив за его взглядом, я увидел, что за центральным столом сидит щегольски одетый мужчина с кудрявыми золотистыми волосами, слегка тронутыми сединой. Нантвич свел ладони вместе и изобразил то ли прыжок в воду, то ли восточное приветствие, а мужчина кивнул и улыбнулся.

— Рональд Стейнз. Вы, конечно, видели его работы.

— Не уверен. — Зато я был уверен, что фотограф он никудышный. — В каком жанре он специализируется?

— О, в весьма специфическом. Вы должны познакомиться, он вам очень понравится, — беспечно сказал Нантвич.

На миг к сердцу подступило то гнетущее чувство, которое охватывает человека, осознавшего, что у его собеседника имеются планы.

— По правде говоря, умерли еще далеко не все, и я бы хотел со многими вас познакомить. Я общаюсь с чертовски интересными людьми. Признаю, из них уже песок сыплется, почти все выжили из ума, да и завзятых содомитов немало. Но вы, молодежь, всё меньше знаете о стариках, как и они о вас, разумеется. Я люблю молодежь: вы все такие веселые, все такие жестокие, но вы меня очень радуете.

После этого странного словоизлияния он откинулся на спинку стула и вновь превратился в рассеянного старика, принявшись лишь изредка хмыкать или пожимать плечами. Мне стало интересно, в чем причина его болезненного состояния: очевидно, не только в дряхлости, ведь порой он неплохо соображает и говорит по существу; быть может, его спазматическое оцепенение вызвано затвердением артерий, постепенно распространяющимся сужением сосудов? Я понимал, что судить об этом нужно по медицинским меркам, хотя и считал, что он использует недомогание в своих интересах, то и дело эгоцентрично умолкая на полуслове.

Оглядев столовую, я увидел других стариков, явно страдающих подобными недугами, и подумал, что люди определенного типа, собираясь вместе, становятся настоящей карикатурой на самих себя — на свои причуды и капризы, почти незаметные порознь, но до смешного очевидные в массе. Едоки трясущимися руками подносили полные ложки супа к обрамленным бакенбардами губам, тугоухие оттопыривали ладонями большие уши, силясь уловить невнятные, отрывистые замечания, и все эти в известном смысле выдающиеся или титулованные люди — генералы в отставке, директора банков на пенсии, даже писатели — прямо у меня на глазах утрачивали свою индивидуальность. Они становились безымянными типажами — и невозможно было понять, как им удается выжить за стенами клуба, средь шума и суматохи улиц. Многое ли известно им о жалкой жизни города, которым они правят и от влияния которого ограждают себя, словно какие-нибудь чистоплюи во времена короля Эдуарда[28]? Мой взгляд, лениво скользивший по столовой, остановился на Абдуле — он стоял и рассеянно точил свой нож, уставившись на меня, как на нечто съедобное.

С удовольствием отдав должное десерту а-ля фуршет — бисквиту, пропитанному вином и залитому взбитыми сливками, — мы медленно перешли обратно, в курительную комнату. Когда Перси наливал кофе, подошел Рональд Стейнз. Одет он был безукоризненно, однако что-то мешало ему носить эту одежду с достоинством. Казалось, он весь извертелся в прекрасном костюме из зеленого твида и несколько старомодной рубашке «в ёлочку» со строгим шелковым галстуком, чуть выпиравшим вперед между воротничком и жилетом. Взглянув на его очень худые запястья, я понял, что ему велик этот неудобный костюм. Мужская одежда служила ему маскировкой, но эта маскировка сразу бросалась в глаза благодаря его жестам, моложавому профилю и ситвеллианскому