Библиотека плавательного бассейна - [20]

— Ну, и что же приготовил нам сегодня Абдул? — задумчиво спросил Нантвич.

— Свинина наверняка очень вкусная, сэр, — бесстрастно сказал Реймонд.

— Возьму свинину — с морковью. Есть морковь? И вареную картошку… и принесите, пожалуйста, целое море яблочного пюре.

— Посмотрим, что можно сделать, сэр. А вашему гостю, сэр? Какое-нибудь первое блюдо, сэр?

Я внутренне содрогнулся при мысли о коричневом виндзорском супе[25], потом — о салате из креветок и об арбузе.

— Нет, пожалуй, только форель — с горохом и картошкой.

— И принесите бутылку рейнвейна, Реймонд, — попросил мой гостеприимный хозяин. — Самого дешевого. — И, едва мальчишка удалился, добавил: — Все-таки прелестное дитя. Вылитый малыш с картины Мазаччо[26], вы не находите? Не идет ни в какое сравнение с Дереком, заметьте, но за едой я люблю смотреть на хорошеньких маленьких педиков.

Я улыбнулся и, как ни странно, почувствовал себя неловко. Да и мальчишка был вполне заурядный. Кроме того, как гость я сознавал свой долг быть обаятельным и чувствовал, что в этом смысле от меня мало проку. Как тягостны сальности в разговоре между незнакомыми людьми: якобы предполагая некую сексуальную гармонию между собеседниками, они устраняют барьеры, которые в данном случае мне хотелось сохранить.

— Вы все время живете в Лондоне? — спросил я, чтобы поддержать разговор.

Немного подумав, он ответил:

— Да, хотя часто бываю в других местах — мысленно. В моем возрасте уже не имеет значения, где ты живешь. Passent les jours, passent les semaines[27], как говорят французы. Я многое вычеркиваю. А вы?

— То есть выбрасываю ли я что-нибудь из головы? Да, пожалуй. По крайней мере не мешаю мыслям разбредаться.

— Вот видите! Я ведь прожил очень интересную жизнь, а теперь она чертовски уныла, все умерли, я не могу запомнить, о чем говорю, ну и все такое прочее. — Казалось, он потерял нить своих рассуждений.

— О чем вы думаете чаще всего?

— Ах, знаете ли… — задумчиво пробормотал старик. Я дерзко предположил, что задумался он о сексе. — Мне восемьдесят три года, — сказал он, как будто я его спрашивал. — А вам сколько?

— Двадцать пять, — ответил я, рассмеявшись, но он сидел с грустным видом.

— В вашем возрасте, — сказал он, — я был поглощен работой. А когда перестал работать, вы еще даже не родились. — Казалось, с его глаз спала некая пелена, и он принялся с любопытством рассматривать мое лицо — вернее, голову, которую держал в поле зрения, как в руках. И в лаконичном приговоре, который он объявил, прозвучала оценка, данная истинным знатоком: — Молодость!

И тут появился кое-кто еще моложе — с вином. Пойло оказалось очень низкого качества, однако Нантвич принялся с восторгом его хлестать.

— А вот и Абдул! — воскликнул он, осушив бокал.

Сквозь двустворчатую дверь кухни в столовую вошел негр, черный как ночь. Перед собой он катил столик с блюдом, накрытым куполообразной крышкой. Это был хорошо сложенный мужчина лет сорока со злобными, глубоко посаженными глазами и усами, придававшими выражению лица едва уловимую ожесточенность; толстые красные губы по краям были черными, а отутюженное белое полотно фартука и поварского облачения, а также продавленный поварской колпак подчеркивали цвет кожи.

Я увидел, как Реймонд, подойдя, что-то почтительно ему сказал, и Абдул, бросив взгляд в нашу сторону, развернул столик и покатил к нам. Многие из тех, кто забрел в столовую пообедать, кивали ему, подыскивая удобные места. А с наступлением обеденного времени на помощь Реймонду пришел другой белокурый мальчишка столь же педерастичной наружности.

— Добрый день, милорд, — церемонно поздоровался Абдул.

— А-а, Абдул, — удовлетворенно отозвался Нантвич. — Ты хлеб насущный даешь нам, пряности и вино.

— Это очень приятно, сэр, — с деланной улыбкой заверил его Абдул.

— Моего гостя зовут Уильям, Абдул.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Добро пожаловать в клуб «Уикс», мистер Уильям, — сказал Абдул с ноткой иронии в подобострастном тоне и снял крышку с блюда, на котором лежала нежирная, крепко перевязанная нитками свиная нога. Искоса взглянув на Нантвича, он недовольно заметил: — Ваш друг не заказывал свинину, милорд.

Вид у Абдула был внушительный, и я невольно залюбовался тем, как он режет мясо (казавшееся слегка недожаренным) на толстые сочные куски. Руки у него были огромные, но проворные, и еще мое внимание привлек открытый ворот его форменной куртки, под которой, судя по всему, ничего не было надето. Сосредоточившись, он высунул розовый язык, и морщины на лице стали глубже.

Нантвич оказался обжорой, не умеющим себя вести за столом. Он почти все время жевал с открытым ртом, предоставляя мне прекрасную возможность любоваться пережеванной свининой и яблочным пюре, которое размазывал по стенкам бокала, когда пил, не вытирая губ. Свою форель я начал разделывать с неприязнью сродни той, что хирург испытывает к пациенту. Казалось, рыба с ее приоткрытым зубастым ртом и крошечным круглым глазом, вылезшим во время жаренья наружу, как гнойничок прыща, питает ко мне схожее чувство. Я отрезал голову и положил ее на пустую тарелочку, а потом принялся ножом отделять бледное мясо от костей. Рыба оказалась совершенно безвкусной, разве что в тех местах, где не до конца удалили внутренности, ей придавали неприятную горечь серебристые остатки икры.