Библиотека плавательного бассейна - [19]

— По-моему, картину не мешало бы протереть, — посоветовал я. — Что бы там ни было изображено, дело, кажется, происходит ночью.

— Ну что вы, нельзя же протирать всё подряд, — возразил Нантвич. — Большинство картин выглядело бы куда лучше, будь они, черт возьми, намного грязнее.

Слегка опешив, я отнесся к этим словам как к шутке.

— Чушь! — продолжал он. — Эти реставраторы — большей частью женщины — приводят в порядок все старинные картины. И никто знать не знает, что они там найдут. К тому же потом холсты смахивают на подделки.

Я увидел, что старик понемногу расплескивает джин на ковер. Он коснулся моей протянутой руки.

— Ох-хо-хо! — вымолвил он так, словно я ему надоел. Потом скользнул взглядом по комнате, и я тоже в некотором недоумении оглянулся вокруг, не зная, что сказать.

— А вообще-то я искусство люблю, заявил он. — Когда-нибудь, если мы поладим, я покажу вам свой дом. Вы же, наверно, увлекаетесь искусством?

— Да уж, на это у меня времени полно, — неохотно согласился я. Потом, опасаясь, что он сочтет мой тон грубым, уснастил риторическую фигуру подробностями: — То есть я нигде не работаю и располагаю временем для того чтобы ходить в картинные галереи.

— Вы ведь не женаты, ничего такого, да?

— Нет, ничего такого, — заверил я его.

— Слишком молоды, понимаю. Вы, конечно, окончили университет?

— Да, Оксфорд… Корпус…[19] изучал историю.

Он слушал не менее жадно, чем отхлебывал джин.

— А девушки вам хоть немножко нравятся? — спросил он.

— Да, и даже очень, — твердо ответил я.

— А некоторые парни их не любят, знаете ли. Попросту не выносят. Видеть не могут их сиськи и толстые седалища. Даже их запах терпеть не могут. — Он устремил властный взгляд в другой конец комнаты, туда, где Перси наливал «Санатоджен»[20] человеку, поразительно похожему на Гладстона[21] в старости. — Вот Эндрюз, к примеру, их на дух не переносит.

Я не сразу сообразил, о чем идет речь.

— Из спортзала, что ли? — спросил я. — Ну что ж, ничего удивительного — он производит впечатление настоящего мужчины. Впрочем, вы наверняка знаете Эндрюза, — невпопад заключил я. Но мой гостеприимный хозяин уже не слушал. Я заметил, что он энергично, взволнованно принимается обсуждать все вопросы, но тут же теряет к ним интерес. А может, они просто вылетают у него из головы.

— Если вы мне поможете, думаю, мы все-таки дойдем и успеем занять хорошее место. Тут все как гиены. Стоит чуть припоздниться, и они всё сожрут.

Я поддержал его за один локоть, а он оперся на другой и с трудом поднялся, дрожа всем телом от напряжения.

— Пойдем осмотрим библиотеку, — сказал он так, словно я был очень туг на ухо, и подмигнул мне, как опереточный комик. — Это собьет их с толку, — почти так же громко объяснил он. Потом, ответив тем же на пристальный взгляд девяностолетнего шакала, сидевшего ближе всех к двери: — У нас есть история онанизма форматом в двенадцатую долю листа — правда, сейчас книжка, вероятно, на руках.

Интерьер столовой оказался гораздо более претенциозным. Посередине стоял длинный банкетный стол, а вдоль стен, для более конфиденциальной беседы — столы поменьше, накрытые на две или четыре персоны. Напротив окон висели в два ряда современные копии хогартовской[22] «Жизни повесы», а главное место на дальней стене занимал знаменитый портрет работы Батони[23]: сэр Хамфри Клей во весь рост, за спиной у него — образцы римской скульптуры, у ног — гирлянды из убитой дичи. Под картиной, у громадного, мрачного, как надгробье, буфета, прислуга возилась с тарелками, супницами и головками сыра. В центре потолка, под розеткой в стиле Адама[24], висела довольно замысловатая хрустальная люстра, явно переделанная для электрического освещения. Однако, несмотря на всё это потускневшее великолепие, атмосфера столовой была заражена неким остаточным духом привилегированной частной школы, весьма характерным для клубов. Воздух был насыщен запахом капусты и скверной стряпни, вселявшим в меня опасения относительно обеда.

— Вот и пришли, чудесно, чудесно, — с присвистом промолвил лорд Нантвич, присмотрев столик в углу — в самом уединенном месте, откуда было прекрасно видно всю комнату. — Не совсем первые, как я погляжу. А может, они еще завтракают? Здесь подают вкусный завтрак — почки. Для меня готовят колбасный пудинг — хотя всем здешним старым пердунам его подают нечасто. У меня хорошие отношения с персоналом. Я ведь бываю здесь с ранней юности, и насчет еды у меня всё давным-давно, черт возьми, тип-топ. Что будете есть? — спросил он, когда расторопный мальчишка-официант принес меню, напечатанное, по-видимому, на довоенном «Ремингтоне»: все заглавные буквы перескакивали наверх, на названия других блюд.

Оторвавшись от изучения своей обеденной карты, я поднял глаза и увидел, что его светлость устремил на оробевшего, залившегося краской мальчишку пристальный — или невидящий — взгляд.

— Дерек, да? — спросил он наконец.

— Нет, сэр, я — Реймонд. Дерек вообще-то заболел.

— Реймонд! Ну конечно… простите, пожалуйста! — взмолился лорд Нантвич так, словно просил прощения у светской дамы.

— Ничего страшного, сэр, — сказал мальчишка, разгладив листок своего блокнота, и Нантвич ненадолго сосредоточил внимание на меню. Вновь наступило молчание, и Реймонд вынужден был продолжить: — Вообще-то я виделся с Дереком на этой неделе, сэр. Судя по всему, он уже поправился… — но тут же умолк, поскольку Нантвич явно его не слушал. — Благодарю вас, сэр, — не к месту добавил он.