Библиотека плавательного бассейна - [113]

Я всегда считал, что во время войны Лондон был наполовину превращен в развалины в результате бомбежек, а население уцелевших районов оставалось в живых только благодаря обедам за пять шиллингов, массовой самоотверженности и массовому самоограничению, однако на страницах Чарльзова дневника город тех лет представал совершенно другим. Как выяснилось (и это, наверно, оборотная сторона моего представления о войне), то была эпоха блестящих возможностей, когда вдруг становились осуществимыми разнообразные фантазии, а симпатия к союзникам и военным порой находила выражение в сексе и романтических отношениях…

26 сентября 1943. Мой день рождения… Совсем не весело быть ровесником века: кажется, что жизнь течет медленно, монотонно, и не дает простора для романтических иллюзий относительно возраста. Тем не менее: прекрасный пасмурный день, напоминающий о довоенных временах… обед в клубе с Драйбергом, который польстил мне, сказав, что, по его мнению, я выгляжу только на сорок два. Он поведал мне о некоторых своих подвигах, однако я о своих особо распространяться не стал: в его обществе лучше не откровенничать — мало ли к чему может привести неосторожно сказанное слово, ну и т. д. Мы посетовали на то, что цветные военнослужащие до сих пор подвергаются нападкам и оскорблениям со стороны англичан — хотя в основном, разумеется, со стороны янки. Похоже, все попытки Драйберга противодействовать ужасным американским законам — в стенах и за стенами парламента — оказались безуспешными. Не беда, сказал Драйберг, он лично старается утешать военных.

Потом я побродил по Сохо и на Чаринг-Кросс-роуд увидел троих чернокожих американских солдат. Они мирно прогуливались по улице, курили и поглядывали на девушек. Умилял их вид, столь характерный для военных в увольнении: казалось, они знают, что надо чем-то заняться, но не могут взять в толк, чем именно. Один был толстый, второй худой, а третий — средней упитанности, с растерянным, простодушным выражением лица, при взгляде на которое сердце кровью обливалось от жалости. Очевидно, двое его остроумных приятелей то и дело подтрунивали над ним, а он, парень кроткий, готов был без конца терпеть их насмешки. Некоторое время я шел рядом, пытаясь расслышать, о чем они говорят, а потом обогнал их и, приняв беззаботный вид, остановился на другой стороне Оксфорд-стрит, возле кафе «Лайонз-Корнер».

На углу напротив — словно в честь моего дня рождения — случилось величайшее чудо: они расстались. Толстый с тонким пошли обратно по Чаринг-Кросс-роуд, как бы намереваясь предпринять еще одну, более решительную попытку сделать то, чего из-за робости или смущения не смогли сделать в первый раз, а мой приятель перешел одну улицу, потом другую и остановился на противоположной стороне Тоттнем-Корт-роуд, у входа в небольшой кинотеатр. Когда туда не спеша добрался и я, он разглядывал афиши. Казалось, он не уверен, стоит ли тратить полдня на «Это счастливое племя»[179] и что-то еще, с Джеком Халбертом в главной роли. Он спросил, видел ли я эти фильмы, а я сказал, что видел (хотя это не так) и что они невыразимо скучны. Мне казалось, что если удастся отговорить его идти в кино, у нас появятся перспективы: я не собирался несколько часов кряду сидеть с ним в темноте, дожидаясь, когда кончится второй фильм, и курить американские сигареты. Я предложил ему пойти в Коринфский Клуб поплавать — а как раз это я и собирался сделать. Точно ребенок, которому недоставало опекуна, он пошел со мной, а когда увидел разрушенный бомбой дальний край здания, обнесенный лесами и завешенный брезентом, то отреагировал так, словно всё это касалось лично меня и могло служить поводом для соболезнования и поздравления.

Мне не терпелось отвести его в душевую, но, взяв для него напрокат какие-то длинные трусы и полотенце, я пробыл с ним в бассейне так долго, словно пришел только ради того чтобы поплавать. Плавал Рой (его имя, Рой Бартоломью) неуклюже, но очень быстро; при этом он отличался военной выправкой и божественным телосложением. Я попытался осторожно прощупать его, сказав, что у него прекрасная мускулатура, а он согнул руки и заставил меня ударить его кулаком в живот — однако сказал, что мне стоит посмотреть на одного солдата из его полка: мол, таких больших мускулов, как у него, нет ни у кого на свете. Узнав, что он любит бокс, я пожалел, что не могу помолодеть на двадцать лет и померяться с ним силами на ринге.

В душевой он оправдал все мои ожидания — впечатление портил только маленький шрам, оставшийся после аппендицита. Однако он стеснялся — причем, насколько я понял, не раздеваться донага, а принимать душ вместе с белыми. Он был похож на других американских военных, которых я видел в «Корри»: привыкших к сегрегации и, несмотря на свою зачастую необыкновенную красоту и внушительный вид, каких-то забитых или боявшихся вызвать неприятие. Тем не менее завсегдатаи были потрясены, и Фокс то и дело весьма язвительным тоном задавал свой любимый вопрос: «Ну что, Чарли, затащил вчера кого-нибудь в койку?» — а юный Эндрюз в разговоре величал меня не иначе как милордом, что, разумеется, в свою очередь потрясло Роя.