Безвременье - [5]

Повсюду ночь, тоска и слякоть.

Родная русская земля!

Достать чернил и снова плакать.

Я не сдержался и сказал,

всё что подумал о погоде.

Мне объяснили, где вокзал

и закружились в хороводе

воспоминаний и детей.

Тесть замесил в кастрюле тесто.

И куст полыни без рублей

пошел искать другое место.

О Русь. O ru…

39

Приятен русскому стиху

комфорт немецкого порядка,

туники греческой простор,

английской речи лаконизмы,

испанских вымыслов костёр,

еврейской грусти укоризна.

Приятны русскому стиху

наряды мыслящих народов,

которым ни к чему блоху

подковывать и огородов

во чистом поле городить.

Он, словно губка черноземья,

готов любые ливни пить,

выращивать любое семя,

и ключевой водой поить

земли измученное племя.

Он отличается от всех

своим безудержным простором

и тем, что вечно смотрит вверх

придурковатым светлым взором.

40

Ему и ритмы нипочем.

Ему и рифма для улыбки.

И, как смычком, тупым мечом

он водит по волшебной скрипке.

А то, что путает порой

весну и осень между делом,

мороженое ест зимой

и междометьем неумелым

сбивает с мысли, как хлопок

над ухом юного буддиста, —

так это всё – астала виста!

И, как еще там, – гутен морг!

41

Вот так и я с моим героем,

усевшись по весне в такси,

к промозглой осени примчался.

На небе лунный шар качался,

и звёзды серебрились роем

в его расплывчатом луче.

С пустою сумкой на плече,

пронзённый воздухом морозным,

на перепутии подзвёздном

затёкшей правою рукой

я тормозил к Москве попутки,

а мимо проносились сутки,

недели, месяцы, и вот —

сюжет нащупал поворот.

42

Он позвонил мне из забвенья,

как будто не было зимы,

и возвратился в поле зренья

из непроглядной тишины.

К стыду сказать, мы снова пили,

перечислять не буду, что.

То приземлялись, то парили,

то спали, кутаясь в пальто.

Мы договаривали споры

из очень давних наших лет…

О том, как можно мыслью горы…

Или, не оставляя след,

во все возможные запреты

входить невидимо, и явь,

лишь меткой мыслью продырявь,

прольётся в новые куплеты,

точнее рифму присмотрев.

Но, к сожалению, припев

толпы затмит остатки света.

43

Каприз и нрав народных масс

в беспутстве с девичьими схожи.

И здесь хоть вылези из кожи,

им выставляя напоказ

свою любовь, свою заботу —

одну лишь скуку и зевоту

ты вызываешь к разу раз.

Вопрос: «Зачем?». Любовь народа

страшнее постаревших жен.

Он, зная брод, не любит брода.

Им постоянно проложён

другой – трясинистый и хлипкий,

ночных исполненный страстей,

опасный путь. Он без ошибки

скучает. Если не тонуть,

то и грести – пустое дело.

Бродить по то́реным путям,

где ни к чему святая вера,

и воли не давать чертям?!

Всё это, братец, не по-русски.

Здесь ничего не изменить!

Так нищий ангел в рваной блузке,

напившись, хочет воспарить,

но видит только птичьи гузки,

асфальт, бетон, скрещенье плит.

Не потому ль у нас пиит

за мукой ищет новой муки,

за смертью новой смерти ждёт,

и к славе простирает руки,

и отжигает, а не жжёт

глаголом что-то в подреберье,

и воспевает суеверья,

туман и вечных птиц полёт…

44

Не созидательное дело

на волю русскую пенять.

Как рассказать тому о целом,

кто даже часть не хочет знать?

Обманом вывести из комы

не сможет ни один колдун.

Должны быть истины искомы,

чтоб их найти. Ленивый ум

прильнул к перилам и опорам,

к моралям, к принципам, к судьбе,

оставив мысли за забором,

а сор, как водится, в избе.

45

Когда-то нам казалось: чуть

подправишь строй, наметишь путь

и точный образ приурочишь,

как между каверзных урочищ

пробьётся жизнь, проступит суть.

46

О молодость, там всё – в новинку.

Светло, легко, работа в кайф…

Не жизнь, а искромётный драйв!

Судьба похожа на картинку

из элладийских букварей,

и кажется – открой любую

из окружающих дверей, —

найдёшь богатства, примешь веру

надежду, счастье и любовь,

и полную чудес дорогу,

и всё, о чём молился Богу.

47

Но лишь чуть-чуть вглядевшись в двери,

остановившись лишь на миг,

поймёшь, что не дают по вере.

И если ты уже привык

к перилам сладкого обмана,

то ждет за каждой дверью яма.

Во что ни верь! Здесь напрямик

дороги отупляют разум,

и надо щупать землю глазом,

здесь каждый шаг, как первый шаг.

Ты сам себе ишак, вышак.

Стремишься к сказочным парнасам?

С Пегасом может и дурак,

а ты давай-ка без Пегаса,

зажав желания в кулак.

48

Так вспоминали мы с героем

забавы юности шальной,

срывая листья слой за слоем

с головки луковой. Слезой,

как прежде сладостным задором,

блестели глазки. Горечь сказки

нам не казалась больше вздором.

Многосерийное кино

теперь могли единым взором

за полсекунды охватить.

Прослушка. Ночной разговор (диалоги)

49

А если все сорвать мгновенья, —

спросил ты, – что найдём в конце?

– Вот тоже, луковое чудо,

игла в кощеевом яйце!

Ты знаешь сам – и две страницы,

еще не читанной судьбы,

способны нас загнать в границы,

забить в телесные гробы.

А может так, мой друг, случиться,

что, отразившись, луч назад,

к единой сути, возвратится

и растворится в ней стократ,

забыв и в то же время зная

о том, что где-то есть земля,

как плод, как воплощенье рая —

одно из многих, из нуля,

который был всему основой

из круга жизни – колеса.

Рождённый замысел из мысли.

Из безвреме́нья в полюса,

где между минусом и плюсом

есть равновесие любви.

50

– Жаль, что случится не узнаем

и не увидим, что творим.

Для тела тленного един

любой финал – конец один.

Забвенье дел, забвенье «я»,

здесь белый дым, а там земля.