Безвременье - [6]

51

Зачем пытать себя трудами

неблагодарными, когда

ты можешь царствовать при жизни

и не испытывать стыда

за лень, предательство и жадность.

Жать наслаждений урожай.

Мы знаем, схожи ад и рай:

и там, и там – туман забвенья.

Все люди дорожат собой.

Инстинкты самосохраненья

не зря дарованы судьбой,

природой, Богом и сознаньем…

– Что в нашем теле обезьяньем

нашла божественная длань?

Куда красивей – тигр, лань,

в конце концов, орёл, герань

или пронырливая крыса!

52

– Не понимаю почему

здесь независимо от века,

куда не бросит человека

судьба, на трон или в тюрьму,

что тать вокзальная, что знать,

предпочитают в Бога верить,

как в призрак истины, чем знать.

– Своим аршином страшно мерить.

Ни отвертеться, ни соврать.

Он постоянно за спиной,

как голос с ноткой ледяной:

«Кого ты хочешь обмануть?

Тебе открыт и ясен путь».

– Вморгнув глаза, зажмурив уши,

идем как по́ морю – по суше,

в земле стараясь в утонуть.

Но в этом-то и наказанье —

сон наяву, жизнь без сознанья —

страшней и гаже, чем врастанье

в сырую почву и траву.

– Вплетая в Библию, в Коран

единой истины осколки,

мы предпочтём кресты и порки,

поповских присказок туман,

таланту, выданному нам.

53

– Вот говорили «голос был»,

который звал к священной цели.

– Откуда? И куда он сплыл?

И был ли он на самом деле?

«Мне голос был»! И мне! И мне!

Однажды. Вдруг. И ниоткуда.

В своем ли девица уме?

Принц убежал. Давайте чуда,

такого, чтоб почти всерьёз,

чтоб по хребту бежал мороз.

На принца жалко тратить слёз.

Куда милей Христос и Будда —

пристойней, строже… И в стихе

ни слова больше о грехе.

Вам голос был дарован с детства.

Его вы слышите всегда.

И сколько силы и усердства,

бесстыдства с маскою стыда

вам нужно, чтоб сказать краснея:

«Мне голос был. Он звал меня!».

– И много книжек прослюня,

они не делались умнее.

54

Ты говоришь: стихи – недуг.

Сладкоречивые извивы

всё той же хитрости и лжи.

А если вычеркнуть из них

угоду слуг перед толпою

читателей,

улыбчивую лесть

пристойным пошлякам и дуралеям,

окажется, что в мире есть

не больше сотни чистых строчек

на миллиарды вредных книг.

Родил всего один глоточек

вселенской мудрости родник.

55

– Я тоже вижу тлен и сырость.

Кривлянье жён, судьбу детей.

Но где мне взять живую милость

безукоризненных идей,

способных вдунуть в их останки

смысл, направление и дух?

Я сам застрял на полустанке,

ещё между таких же двух

платформ косых в пустых просторах.

Здесь поезда не тормозят.

Кленовых листьев звёздный ворох.

И запах преющих опят.

56

Ночь бесконечна. Рвана речь.

Как рана где-то меж лопаток.

Сменить бы парочку солдаток

на психиатров. Нас упечь

могла бы и прослушка

без прокурора в жёлтый дом.

Зачем таким курок и мушка? —

Лечить лекарством и трудом!

Поэты лижут у народа

и сладко ластят знать и власть,

а тут два конченых урода

хотят на всё с прибором класть!

Пусть только высунутся уши

их фармазоньи из травы —

пойдут учиться бить баклуши

на корм прожорливой молвы,

чтоб прочим было неповадно.

Пока ж пусть бредят до поры».

57

Мы из окна секли прослушку,

ушей голодных не щадя,

фургон конторский взяв на мушку

кривого ржавого гвоздя,

который из оконной рамы

торчал, как стержень нашей драмы.

58

– Смешно устроены законы

и тайны наших государств —

медали, ментики, погоны

вредней психушечных лекарств.

Они питают страсть и злобу,

гордыню тешат, то бишь честь.

Сам человек себе в утробу

спешит, чтобы себя же съесть.

И превратившись в двухколейки,

как плексиглазый ползунок

логарифмической линейки

ползёт, считает, видит прок

в своём карьерном продвиженье

от цифры – цать до цифры – цать.

Скользит до головокруженья

в стремленьи править и бряцать.

59

– Но государству без порядка

нельзя. Толпа страшней, чем строй.

Когда растёт по струнке грядка,

нет куража времён упадка

и русский бунт трясин кровавых

не так кошмарит шар земной.

– Здесь лупят левых, рубят правых

и месят тех, кто стороной

прокрасться думает фривольно.

Как ни старайся – будет больно.

– Что власть, что бунт – одна концовка:

нагайка, пуля и веревка.

60

– И ничего нельзя поправить?

– Удобрить грядку говнецом,

кощея злого обезглавить

и жизнь закончить молодцом?

– Как с властью ни играй, ни путай

следов невидимых трудов,

любой оставшейся минутой

к разлуке с волей будь готов.

61

Всю ночь, не умолкая, врали,

при свете трепетных свечей

и вслед огням закатным гнали

к зарницам завтрашних лучей

весёлый цокот звонкой мысли

от слога – к слогу, к звуку – звук

галопом, иноходью, рысью,

ушами поводя испуг.

62

С утра резиновое небо

давило ласточек к земле,

смыкало свод сырого склепа.

Пещерный лаз в глухой скале

сжимал сознанье сталактитом,

не оставляя ни глотка

пространства.

– Учащённый ритм,

как звук последнего звонка,

оповестит об окончаньи

не школьных лет, а лучших книг.

Закончит маятник качанье

и встанет. Тут последний миг,

как мячик, выпрыгнув из плена,

покажет с высоты, что тленно

лишь то, что выбираешь сам,

и нет предела небесам.

63

– Но как довериться свободе?!

Не испугаться пустоты?

Того, что нет тебя, и вроде

в пыли межзвёздной есть и ты.

64

– Ты – шулер, образы – подмена

реальности, а рифмы – крап.

Ты, типа, знаешь, где ухаб,

где часовой обходит стену…

На самом деле всё не так.

Земля прочна, и люди зрячи.

А ты, чтобы не слышать плача,

закрыл глаза и вжал кулак

в ушную раковину мозга,

ты всюду видишь или мрак,